назад 

   В Никольском, в саду, в тени высокого ясеня, сидели на дерновой скамейке Катя с Аркадием; на земле возле них поместилась Фифи, придав своему длинному телу тот изящный поворот, который у охотников слывет "русачьей полежкой". И Аркадий и Катя молчали; он держал в руках полураскрытую книгу, а она выбирала из корзинки оставшиеся в ней крошки белого хлеба и бросала их небольшой семейке воробьев, которые, с свойственной им трусливою дерзостью, прыгали и чирикали у самых ее ног. Слабый ветер, шевеля в листьях ясеня, тихонько двигал взад и вперед, и по темной дорожке, и по желтой спине Фифи, бледно-золотые пятна света; ровная тень обливала Аркадия и Катю; только изредка в ее волосах зажигалась яркая полоска. Они молчали оба; но именно в том, как они молчали, как они сидели рядом, сказывалось доверчивое сближение; каждый из них как будто и не думал о своем соседе, а втайне радовался его близости. И лица их изменились с тех пор, как мы их видели в последний раз: Аркадий казался спокойнее, Катя оживленнее, смелей.

   -- Не находите ли вы, -- начал Аркадий, -- что ясень по-русски очень хорошо назван: ни одно дерево так легко и ясно не сквозит на воздухе, как он.

   Катя подняла глаза кверху и промолвила: "Да", а Аркадий подумал: "Вот эта не упрекает меня за то, что я красиво выражаюсь".

   -- Я не люблю Гейне, -- заговорила Катя, указывая глазами на книгу, которую Аркадий держал в руках, -- ни когда он смеется, ни когда он плачет; я его люблю, когда он задумчив и грустит.

   -- А мне нравится, когда он смеется, -- заметил Аркадий.

   -- Это в вас еще старые следы вашего сатирического направления... ("Старые следы! -- подумал Аркадий. -- Если б Базаров это слышал!") Погодите, мы вас переделаем.

   -- Кто меня переделает? Вы?

   -- Кто? -- Сестра; Порфирий Платонович, с которым вы уже не ссоритесь; тетушка, которую вы третьего дня проводили в церковь.

   -- Не мог же я отказаться! А что касается до Анны Сергеевны, она сама, вы помните, во многом соглашалась с Евгением.

   -- Сестра находилась тогда под его влиянием, так же как и вы.

   -- Как и я! Разве вы замечаете, что я уже освободился из-под его влияния?

   Катя промолчала.

   -- Я знаю, -- продолжал Аркадий, -- он вам никогда не нравился.

   -- Я не могу судить о нем.

   -- Знаете ли что, Катерина Сергеевна? Всякий раз, когда я слышу этот ответ, я ему не верю... Нет такого человека, о котором каждый из нас не мог бы судить! Это просто отговорка.

   -- Ну, так я вам скажу, что он... не то что мне не нравится, а я чувствую, что и он мне чужой, и я ему чужая... да и вы ему чужой.

   -- Это почему?

   -- Как вам сказать... Он хищный, а мы с вами ручные.

   -- И я ручной?

   Катя кивнула головой.

   Аркадий почесал у себя за ухом.

   -- Послушайте, Катерина Сергеевна: ведь это, в сущности, обидно.

   -- Разве вы хотели бы быть хищным?

   -- Хищным нет, но сильным, энергическим.

   -- Этого нельзя хотеть... Вот ваш приятель этого и не хочет, а в нем это есть.

   -- Гм! Так вы полагаете, что он имел большое влияние на Анну Сергеевну?

   -- Да. Но над ней никто долго взять верх не может, -- прибавила Катя вполголоса.

   -- Почему вы это думаете?

   -- Она очень горда... я не то хотела сказать... она очень дорожит своею независимостью.

   -- Кто же ею не дорожит? -- спросил Аркадий, а у самого в уме мелькнуло: "На что она?" -- "На что она?" -- мелькнуло и у Кати. Молодым людям, которые часто и дружелюбно сходятся, беспрестанно приходят одни и те же мысли.

   Аркадий улыбнулся и, слегка придвинувшись к Кате, промолвил шепотом:

   -- Сознайтесь, что вы немножко ее боитесь.

   -- Кого?

   -- Ее, -- значительно повторил Аркадий.

   -- А вы? -- в свою очередь спросила Катя.

   -- И я; заметьте, я сказал: и я.

   Катя погрозила ему пальцем.

   -- Это меня удивляет, -- начала она, -- никогда сестра так не была расположена к вам, как именно теперь, гораздо больше, чем в первый ваш приезд.

   -- Вот как!

   -- А вы этого не заметили? Вас это не радует?

   Аркадий задумался.

   -- Чем я мог заслужить благоволение Анны Сергеевны? Уж не тем ли, что привез ей письма вашей матушки?

   -- И этим, и другие есть причины, которых я не скажу.

   -- Это почему?

   -- Не скажу.

   -- О! я знаю: вы очень упрямы.

   -- Упряма.

   -- И наблюдательны.

   Катя посмотрела сбоку на Аркадия.

   -- Может быть, вас это сердит? О чем вы думаете?

   -- Я думаю о том, откуда могла прийти вам эта наблюдательность, которая действительно есть в вас. Вы так пугливы, недоверчивы; всех чуждаетесь...

   -- Я много жила одна: поневоле размышлять станешь. Но разве я всех чуждаюсь?

   Аркадий бросил признательный взгляд на Катю.

   -- Все это прекрасно, -- продолжал он, -- но люди в вашем положении, я хочу сказать с вашим состоянием, редко владеют этим даром; до них, как до царей, истине трудно дойти.

   -- Да ведь я не богатая.

   Аркадий изумился и не сразу понял Катю. "И в самом деле, имение-то все сестрино!" -- пришло ему в голову; эта мысль ему не была неприятна.

   -- Как вы это хорошо сказали! -- промолвил он.

   -- А что?

   -- Сказали хорошо; просто, не стыдясь и не рисуясь. Кстати: я воображаю, в чувстве человека, который знает и говорит, что он беден, должно быть что-то особенное, какое-то своего рода тщеславие.

   -- Я ничего этого не испытала по милости сестры; я упомянула о своем состоянии только потому, что к слову пришлось.

   -- Так; но сознайтесь, что и в вас есть частица того тщеславия, о котором я сейчас говорил.

   -- Например?

   -- Например, ведь вы, -- извините мой вопрос, -- вы бы не пошли замуж за богатого человека?

   -- Если б я его очень любила... Нет, кажется, и тогда бы не пошла.

   -- А! вот видите! -- воскликнул Аркадий и, погодя немного, прибавил: -- А отчего бы вы за него не пошли?

   -- Оттого, что и в песне про неровнюшку поется.

   -- Вы, может быть, хотите властвовать или...

   -- О нет! к чему это? Напротив, я готова покоряться, только неравенство тяжело. А уважать себя и покоряться -- это я понимаю; это счастье; но подчиненное существование... Нет, довольно и так.

   -- Довольно и так, -- повторил за Катей Аркадий. -- Да, да, -- продолжал он, -- вы недаром одной крови с Анной Сергеевной; вы так же самостоятельны, как она; но вы более скрытны. Вы, я уверен, ни за что первая не выскажете своего чувства, как бы оно ни было сильно и свято...

   -- Да как же иначе? -- спросила Катя.

   -- Вы одинаково умны; у вас столько же, если не больше, характера, как у ней...

   -- Не сравнивайте меня с сестрой, пожалуйста, -- поспешно перебила Катя, -- это для меня слишком невыгодно. Вы как будто забыли, что сестра и красавица, и умница, и... вам в особенности, Аркадий Николаевич, не следовало бы говорить такие слова, и еще с таким серьезным лицом.

   -- Что значит это: вам в особенности, -- и из чего вы заключаете, что я шучу?

   -- Конечно, вы шутите.

   -- Вы думаете? А что, если я убежден в том, что я говорю? Если я нахожу, что я еще не довольно сильно выразился?

   -- Я вас не понимаю.

   -- В самом деле? Ну, теперь я вижу: я точно слишком превозносил вашу наблюдательность.

   -- Как?

   Аркадий ничего не ответил и отвернулся, а Катя отыскала в корзинке еще несколько крошек и начала бросать их воробьям; но взмах ее руки был слишком силен, и они улетали прочь, не успевши клюнуть.

   -- Катерина Сергеевна! -- заговорил вдруг Аркадий, -- вам это, вероятно, все равно: но знайте, что я вас не только на вашу сестру, -- ни на кого в свете не променяю.

   Он встал и быстро удалился, как бы испугавшись слов, сорвавшихся у него с языка.

   А Катя уронила обе руки вместе с корзинкой на колени и, наклонив голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу алая краска чуть-чуть выступила на ее щеки; но губы не улыбались, и темные глаза выражали недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.

   -- Ты одна? -- раздался возле нее голос Анны Сергеевны. -- Кажется, ты пошла в сад с Аркадием.

   Катя не спеша перевела свои глаза на сестру (изящно, даже изысканно одетая, она стояла на дорожке и кончиком раскрытого зонтика шевелила уши Фифи) и не спеша промолвила:

   -- Я одна.

   -- Я это вижу, -- отвечала та со смехом, -- он, стало быть, ушел к себе?

   -- Да.

   -- Вы вместе читали?

   -- Да.

   Анна Сергеевна взяла Катю за подбородок и приподняла ее лицо.

   -- Вы не поссорились, надеюсь?

   -- Нет, -- сказала Катя и тихо отвела сестрину руку.

   -- Как ты торжественно отвечаешь! Я думала найти его здесь и предложить ему пойти гулять со мною. Он сам меня все просит об этом. Тебе из города привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера заметила, что твои прежние совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у тебя еще такие прелестные ножки! И руки твои хороши... только велики; так надо ножками брать. Но ты у меня не кокетка.

   Анна Сергеевна отправилась дальше по дорожке, слегка шумя своим красивым платьем; Катя поднялась со скамейки и, взяв с собою Гейне, ушла тоже -- только не примерять ботинки.

   "Прелестные ножки, -- думала она, медленно и легко всходя по раскаленным от солнца каменным ступеням террасы, -- прелестные ножки, говорите вы... Ну, он и будет у них".

   Но ей тотчас стало стыдно, и она проворно побежала вверх.

   Аркадий пошел по коридору к себе в комнату; дворецкий нагнал его и доложил, что у него сидит господин Базаров.

   -- Евгений! -- пробормотал почти с испугом Аркадий, -- давно ли он приехал?

   -- Сию минуту пожаловали и приказали о себе Анне Сергеевне не докладывать, а прямо к вам себя приказали провести.

   "Уж не несчастье ли какое у нас дома? -- подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на шею.

   -- Вот неожиданно! Какими судьбами! -- твердил он, суетясь по комнате, как человек, который и сам воображает и желает показать, что он радуется. -- Ведь у нас все в доме благополучно, все здоровы, не правда ли?

   -- Все у вас благополучно, но не все здоровы, -- проговорил Базаров. -- А ты не тараторь, вели принести мне квасу, присядь и слушай, что я тебе сообщу в немногих, но, надеюсь, довольно сильных выражениях.

   Аркадий притих, а Базаров рассказал ему свою дуэль с Павлом Петровичем. Аркадий очень удивился и даже опечалился; но не почел нужным это выказать; он только спросил, действительно ли не опасна рана его дяди? и, получив ответ, что она -- самая интересная, только не в медицинском отношении, принужденно улыбнулся, а на сердце ему и жутко сделалось, и как-то стыдно. Базаров как будто его понял.

   -- Да, брат, -- промолвил он, -- вот что значит с феодалами пожить. Сам в феодалы попадешь и в рыцарских турнирах участвовать будешь. Ну-с, вот я и отправился к "отцам", -- так заключил Базаров, -- и на дороге завернул сюда... чтобы все это передать, сказал бы я, если б я не почитал бесполезную ложь -- глупостью. Нет, я завернул сюда -- черт знает зачем. Видишь ли, человеку иногда полезно взять себя за хохол да выдернуть себя вон, как редьку из гряды; это я совершил на днях... Но мне захотелось взглянуть еще раз на то, с чем я расстался, на ту гряду, где я сидел.

   -- Я надеюсь, что эти слова ко мне не относятся, -- возразил с волнением Аркадий, -- я надеюсь, что ты не думаешь расстаться со мной.

   Базаров пристально, почти пронзительно взглянул на него.

   -- Будто это так огорчит тебя? Мне сдается, что ты уже расстался со мною. Ты такой свеженький да чистенький... должно быть, твои дела с Анной Сергеевной идут отлично.

   -- Какие мои дела с Анной Сергеевной?

   -- Да разве ты не для нее сюда приехал из города, птенчик? Кстати, как там подвизаются воскресные школы? Разве ты не влюблен в нее? Или уже тебе пришла пора скромничать?

   -- Евгений, ты знаешь, я всегда был откровенен с тобою; могу тебя уверить, божусь тебе, что ты ошибаешься.

   -- Гм! Новое слово, -- заметил вполголоса Базаров. -- Но тебе не для чего горячиться, мне ведь это совершенно все равно. Романтик сказал бы: я чувствую, что наши дороги начинают расходиться, а я просто говорю, что мы друг другу приелись.

   -- Евгений...

   -- Душа моя, это не беда; то ли еще на свете приедается! А теперь, я думаю, не проститься ли нам? С тех пор как я здесь, я препакостно себя чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше. Кстати ж, я не велел откладывать лошадей.

   -- Помилуй, это невозможно!

   -- А почему?

   -- Я уже не говорю о себе; но это будет в высшей степени невежливо перед Анной Сергеевной, которая непременно пожелает тебя видеть.

   -- Ну, в этом ты ошибаешься.

   -- А я, напротив, уверен, что я прав, -- возразил Аркадий. -- И к чему ты притворяешься? Уж коли на то пошло, разве ты сам не для нее сюда приехал?

   -- Это, может быть, и справедливо, но ты все-таки ошибаешься.

   Но Аркадий был прав. Анна Сергеевна пожелала повидаться с Базаровым и пригласила его к себе через дворецкого. Базаров переоделся, прежде чем пошел к ней: оказалось, что он уложил свое новое платье так, что оно было у него под рукою.

   Одинцова его приняла не в той комнате, где он так неожиданно объяснился ей в любви, а в гостиной. Она любезно протянула ему кончики пальцев, но лицо ее выражало невольное напряжение.

   -- Анна Сергеевна, -- поторопился сказать Базаров, -- прежде всего я должен вас успокоить. Перед вами смертный, который сам давно опомнился и надеется, что и другие забыли его глупости. Я уезжаю надолго, и согласитесь, хоть я и не мягкое существо, но мне было бы невесело унести с собою мысль, что вы вспоминаете обо мне с отвращением.

   Анна Сергеевна глубоко вздохнула, как человек, только что взобравшийся на высокую гору, и лицо ее оживилось улыбкой. Она вторично протянула Базарову руку, и отвечала на его пожатие.

   -- Кто старое помянет, тому глаз вон, -- сказала она, -- тем более что, говоря по совести, и я согрешила тогда если не кокетством, так чем-то другим. Одно слово: будемте приятелями по-прежнему. То был сон, не правда ли? А кто же сны помнит?

   -- Кто их помнит? Да притом любовь... ведь это чувство напускное.

   -- В самом деле? Мне очень приятно это слышать.

   Так выражалась Анна Сергеевна, и так выражался Базаров; они оба думали, что говорили правду. Была ли правда, полная правда, в их словах? Они сами этого не знали, а автор и подавно. Но беседа у них завязалась такая, как будто они совершенно поверили друг другу.

   Анна Сергеевна спросила, между прочим, Базарова, что он делал у Кирсановых? Он чуть было не рассказал ей о своей дуэли с Павлом Петровичем, но удержался при мысли, как бы она не подумала, что он интересничает, и отвечал ей, что он все это время работал.

   -- А я, -- промолвила Анна Сергеевна, -- сперва хандрила, Бог знает отчего, даже за границу собиралась, вообразите!.. Потом это прошло; ваш приятель, Аркадий Николаич, приехал, и я опять попала в свою колею, в свою настоящую роль.

   -- В какую это роль, позвольте узнать?

   -- Роль тетки, наставницы, матери, как хотите назовите. Кстати, знаете ли, что я прежде хорошенько не понимала вашей тесной дружбы с Аркадием Николаичем; я находила его довольно незначительным. Но теперь я его лучше узнала и убедилась, что он умен... А главное, он молод, молод... не то, что мы с вами, Евгений Васильич.

   -- Он все так же робеет в вашем присутствии? -- спросил Базаров.

   -- А разве... -- начала было Анна Сергеевна и, подумав немного, прибавила: -- Теперь он доверчивее стал, говорит со мною. Прежде он избегал меня. Впрочем, и я не искала его общества. Они большие приятели с Катей.

   Базарову стало досадно. "Не может женщина не хитрить!" -- подумал он.

   -- Вы говорите, он избегал вас, -- произнес он с холодною усмешкой, -- но, вероятно, для вас не осталось тайной, что он был в вас влюблен?

   -- Как? и он? -- сорвалось у Анны Сергеевны.

   -- И он, -- повторил Базаров с смиренным поклоном. -- Неужели вы этого не знали и я вам сказал новость?

   Анна Сергеевна опустила глаза.

   -- Вы ошибаетесь, Евгений Васильич.

   -- Не думаю. Но, может быть, мне не следовало упоминать об этом. -- "А ты вперед не хитри", -- прибавил он про себя.

   -- Отчего не упоминать? Но я полагаю, что вы и тут придаете слишком большое значение мгновенному впечатлению. Я начинаю подозревать, что вы склонны к преувеличению.

   -- Не будемте лучше говорить об этом, Анна Сергеевна.

   -- Отчего же? -- возразила она, а сама перевела разговор на другую дорогу. Ей все-таки было неловко с Базаровым, хотя она и ему сказала, и сама себя уверила, что все позабыто. Меняясь с ним самыми простыми речами, даже шутя с ним, она чувствовала легкое стеснение страха. Так люди на пароходе, в море, разговаривают и смеются беззаботно, ни дать ни взять, как на твердой земле; но случись малейшая остановка, появись малейший признак чего-нибудь необычайного, и тотчас же на всех лицах выступит выражение особенной тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной опасности.

   Беседа Анны Сергеевны с Базаровым продолжалась недолго. Она начала задумываться, отвечать рассеянно и предложила ему, наконец, перейти в залу, где они нашли княжну и Катю. "А где же Аркадий Николаич?" -- спросила хозяйка и, узнав, что он не показывался уже более часа, послала за ним. Его не скоро нашли: он забрался в самую глушь сада и, опершись подбородком на скрещенные руки, сидел, погруженный в думы. Они были глубоки и важны, эти думы, но не печальны. Он знал, что Анна Сергеевна сидит наедине с Базаровым, и ревности он не чувствовал, как бывало; напротив, лицо его тихо светлело; казалось, он и дивился чему-то, и радовался, и решался на что-то.

 

   назад