назад 

   Покойный Одинцов не любил нововведений, но допускал "некоторую игру облагороженного вкуса" и вследствие этого воздвигнул у себя в саду, между теплицей и прудом, строение вроде греческого портика из русского кирпича. На задней, глухой стене этого портика, или галереи, были вделаны шесть ниш для статуй, которые Одинцов собирался выписать из-за границы. Эти статуи долженствовали изображать собою: Уединение, Молчание, Размышление, Меланхолию, Стыдливость и Чувствительность. Одну из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было и поставили; но ей в тот же день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос "вдвое лучше прежнего", однако Одинцов велел ее принять, и она очутилась в углу молотильного сарая, где стояла долгие годы, возбуждая суеверный ужас баб. Передняя сторона портика давно заросла густым кустарником: одни капители колонн виднелись над сплошною зеленью. В самом портике даже в полдень было прохладно. Анна Сергеевна не любила посещать это место с тех пор, как увидала там ужа; но Катя часто приходила садиться на большую каменную скамью, устроенную под одною из ниш. Окруженная свежестью и тенью, она читала, работала или предавалась тому ощущению полной тишины, которое, вероятно, знакомо каждому и прелесть которого состоит в едва сознательном, немотствующем подкарауливанье широкой жизненной волны, непрерывно катящейся и кругом нас и в нас самих.

   На другой день по приезде Базарова Катя сидела на своей любимой скамье, и рядом с нею сидел опять Аркадий. Он упросил ее пойти с ним в "портик".

   До завтрака оставалось около часа; росистое утро уже сменялось горячим днем. Лицо Аркадия сохраняло вчерашнее выражение, Катя имела вид озабоченный. Сестра ее, тотчас после чаю, позвала ее к себе в кабинет и, предварительно приласкав ее, что всегда немного пугало Катю, посоветовала ей быть осторожней в своем поведении с Аркадием, а особенно избегать уединенных бесед с ним, будто бы замеченных и теткой и всем домом. Кроме того, уже накануне вечером Анна Сергеевна была не в духе; да и сама Катя чувствовала смущение, точно сознавала вину за собою. Уступая просьбе Аркадия, она себе сказала, что это в последний раз.

   -- Катерина Сергеевна, -- заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, -- с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня... вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, -- прибавил он и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. -- Действительно, я во многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, -- вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.

   -- Я?.. Мне?.. -- проговорила Катя.

   -- Я теперь уже не тот заносчивый мальчик, каким я сюда приехал, -- продолжал Аркадий, -- недаром же мне и минул двадцать третий год; я по-прежнему желаю быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там ищу свои идеалы, где искал их прежде; они представляются мне... гораздо ближе. До сих пор я не понимал себя, я задавал себе задачи, которые мне не по силам... Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству... Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня поймете...

   Катя ничего не отвечала, но перестала глядеть на Аркадия.

   -- Я полагаю, -- заговорил он снова уже более взволнованным голосом, а зяблик над ним в листве березы беззаботно распевал свою песенку, -- я полагаю, что обязанность всякого честного человека быть вполне откровенным с теми... с теми людьми, которые... словом, с близкими ему людьми, а потому я... я намерен...

   Но тут красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся и принужден был немного помолчать; Катя все не поднимала глаз. Казалось, она и не понимала, к чему он это все ведет, и ждала чего-то.

   -- Я предвижу, что удивлю вас, -- начал Аркадий, снова собравшись с силами, -- тем более что это чувство относится некоторым образом... некоторым образом, заметьте, -- до вас. Вы меня, помнится, вчера упрекнули в недостатке серьезности, -- продолжал Аркадий с видом человека, который вошел в болото, чувствует, что с каждым шагом погружается больше и больше, и все-таки спешит вперед, в надежде поскорее перебраться, -- этот упрек часто направляется... падает... на молодых людей, даже когда они перестают его заслуживать; и если бы во мне было больше самоуверенности... ("Да помоги же мне, помоги!" -- с отчаянием думал Аркадий, но Катя по-прежнему не поворачивала головы.) Если б я мог надеяться...

   -- Если б я могла быть уверена в том, что вы говорите, -- раздался в это мгновение ясный голос Анны Сергеевны.

   Аркадий тотчас умолк, а Катя побледнела. Мимо самых кустов, заслонявших портик, пролегала дорожка. Анна Сергеевна шла по ней в сопровождении Базарова. Катя с Аркадием не могли их видеть, но слышали каждое слово, шелест платья, самое дыхание. Они сделали несколько шагов и, как нарочно, остановились прямо перед портиком.

   -- Вот видите ли, -- продолжала Анна Сергеевна, -- мы с вами ошиблись; мы оба уже не первой молодости, особенно я; мы пожили, устали; мы оба, -- к чему церемониться? -- умны: сначала мы заинтересовали друг друга, любопытство было возбуждено... а потом...

   -- А потом я выдохся, -- подхватил Базаров.

   -- Вы знаете, что не это было причиною нашей размолвки. Но как бы то ни было, мы не нуждались друг в друге, вот главное; в нас слишком много было... как бы это сказать... однородного. Мы это не сразу поняли. Напротив, Аркадий...

   -- Вы в нем нуждаетесь? -- спросил Базаров.

   -- Полноте, Евгений Васильевич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне, и мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь. Я знаю, что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от вас, что я стала чаще думать о нем. В этом молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть...

   -- Словно обаяние употребительнее в подобных случаях, -- перебил Базаров; кипение желчи слышалось в его спокойном, но глухом голосе. -- Аркадий что-то секретинчал вчера со мною и не говорил ни о вас, ни о вашей сестре... Это симптом важный.

   -- Он с Катей совсем как брат, -- промолвила Анна Сергеевна, -- и это мне в нем нравится, хотя, может быть, мне бы и не следовало позволять такую близость между ними.

   -- Это в вас говорит... сестра? -- произнес протяжно Базаров.

   -- Разумеется... Но что же мы стоим? Пойдемте. Какой странный разговор у нас, не правда ли? И могла ли я ожидать, что буду говорить так с вами? Вы знаете, что я вас боюсь... и в то же время я вам доверяю, потому что, в сущности, вы очень добры.

   -- Во-первых, я вовсе не добр; а во-вторых, я потерял для вас всякое значение, и вы мне говорите, что я добр... Это все равно, что класть венок из цветов на голову мертвеца.

   -- Евгений Васильевич, мы не властны... -- начала было Анна Сергеевна; но ветер налетел, зашумел листами и унес ее слова.

   -- Ведь вы свободны, -- произнес немного погодя Базаров.

   Больше ничего нельзя было разобрать; шаги удалились... все затихло.

   Аркадий обратился к Кате. Она сидела в том же положении, только еще ниже опустила голову.

   -- Катерина Сергеевна, -- проговорил он дрожащим голосом и стиснув руки, -- я люблю вас навек и безвозвратно, и никого не люблю, кроме вас. Я хотел вам это сказать, узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому что я и не богат и чувствую, что готов на все жертвы... Вы не отвечаете? Вы мне не верите? Вы думаете, что я говорю легкомысленно? Но вспомните эти последние дни! Неужели вы давно не убедились, что все другое -- поймите меня, -- все, все другое давно исчезло без следа? Посмотрите на меня, скажите мне одно слово... Я люблю... я люблю вас... поверьте же мне!

   Катя взглянула на Аркадия важным и светлым взглядом и, после долгого раздумья, едва улыбнувшись, промолвила:

   -- Да.

   Аркадий вскочил со скамьи.

   -- Да! Вы сказали: да, Катерина Сергеевна! Что значит это слово? То ли, что я вас люблю, что вы мне верите... Или... или... я не смею докончить...

   -- Да, -- повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие, прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: "Катя, Катя...", а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек.

   На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова к себе в кабинет и с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.

   Базаров быстро пробежал письмо и сделал усилие над собою, чтобы не выказать злорадного чувства, которое мгновенно вспыхнуло у него в груди.

   -- Вот как, -- проговорил он, -- а вы, кажется, не далее как вчера полагали, что он любит Катерину Сергеевну братскою любовью. Что же вы намерены теперь сделать?

   -- Что вы мне посоветуете? -- спросила Анна Сергеевна, продолжая смеяться.

   -- Да я полагаю, -- ответил Базаров тоже со смехом, хотя ему вовсе не было весело и нисколько не хотелось смеяться, так же как и ей, -- я полагаю, следует благословить молодых людей. Партия во всех отношениях хорошая; состояние у Кирсанова изрядное, он один сын у отца, да и отец добрый малый, прекословить не будет.

   Одинцова прошлась по комнате. Ее лицо попеременно краснело и бледнело.

   -- Вы думаете? -- промолвила она. -- Что ж? я не вижу препятствий... Я рада за Катю... и за Аркадия Николаевича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но вот и выходит, что я была права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые люди... Как это я ничего не видала? Это меня удивляет!

   Анна Сергеевна опять засмеялась и тотчас же отворотилась.

   -- Нынешняя молодежь больно хитра стала, -- заметил Базаров и тоже засмеялся. -- Прощайте, -- заговорил он опять после небольшого молчания. -- Желаю вам окончить это дело самым приятным образом; а я издали порадуюсь.

   Одинцова быстро повернулась к нему.

   -- Разве вы уезжаете? Отчего же вам теперь не остаться? Останьтесь... с вами говорить весело... точно по краю пропасти ходишь. Сперва робеешь, а потом откуда смелость возьмется. Останьтесь.

   -- Спасибо за предложение, Анна Сергеевна, и за лестное мнение о моих разговорных талантах. Но я нахожу, что я уж и так слишком долго вращался в чуждой для меня сфере. Летучие рыбы некоторое время могут подержаться на воздухе, но вскоре должны шлепнуться в воду; позвольте же и мне плюхнуть в мою стихию.

   Одинцова посмотрела на Базарова. Горькая усмешка подергивала его бледное лицо. "Этот меня любил!" -- подумала она -- и жалко ей стало его, и с участием протянула она ему руку.

   Но и он ее понял.

   -- Нет! -- сказал он и отступил на шаг назад. -- Человек я бедный, но милостыни еще до сих пор не принимал. Прощайте-с и будьте здоровы.

   -- Я убеждена, что мы не в последний раз видимся, -- произнесла Анна Сергеевна с невольным движением.

   -- Чего на свете не бывает! -- ответил Базаров, поклонился и вышел.

   -- Так ты задумал гнездо себе свить? -- говорил он в тот же день Аркадию, укладывая на корточках свой чемодан. -- Что ж? дело хорошее. Только напрасно ты лукавил. Я ждал от тебя совсем другой дирекции. Или, может быть, это тебя самого огорошило?

   -- Я точно этого не ожидал, когда расставался с тобою, -- ответил Аркадий, -- но зачем ты сам лукавишь и говоришь: "дело хорошее", точно мне неизвестно твое мнение о браке?

   -- Эх, друг любезный! -- проговорил Базаров, -- как ты выражаешься! Видишь, что я делаю; в чемодане оказалось пустое место, и я кладу туда сено; так и в жизненном нашем чемодане; чем бы его ни набили, лишь бы пустоты не было. Не обижайся, пожалуйста: ты ведь, вероятно, помнишь, какого я всегда был мнения о Катерине Сергеевне. Иная барышня только от того и слывет умною, что умно вздыхает, а твоя за себя постоит, да и так постоит, что и тебя в руки заберет, -- ну, да это так и следует. -- Он захлопнул крышку и приподнялся с полу. -- А теперь повторяю тебе на прощанье... потому что обманываться нечего: мы прощаемся навсегда, и ты сам это чувствуешь... ты поступил умно; для нашей горькой, терпкой, бобыльной жизни ты не создан. В тебе нет ни дерзости, ни злости, а есть молодая смелость да молодой задор; для нашего дела это не годится. Ваш брат дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти не может, а это пустяки. Вы, например, не деретесь -- и уж воображаете себя молодцами, -- а мы драться хотим. Да что! Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас, ты невольно любуешься собою, тебе приятно самого себя бранить; а нам это скучно -- нам других подавай! нам других ломать надо! Ты славный малый; но ты все-таки мякенький, либеральный барич -- э волату, как выражается мой родитель.

   -- Ты навсегда прощаешься со мною, Евгений? -- печально промолвил Аркадий, -- и у тебя нет других слов для меня?

   Базаров почесал у себя в затылке.

   -- Есть, Аркадий, есть у меня другие слова, только я их не выскажу, потому что это романтизм, -- это значит: рассыропиться. А ты поскорее женись; да своим гнездом обзаведись, да наделай детей побольше. Умницы они будут уже потому, что вовремя они родятся, не то что мы с тобой. Эге! я вижу, лошади готовы. Пора. Со всеми я простился... Ну что ж? обняться, что ли?

   Аркадий бросился на шею к своему бывшему наставнику и другу, и слезы так и брызнули у него из глаз.

   -- Что значит молодость! -- произнес спокойно Базаров. -- Да я на Катерину Сергеевну надеюсь. Посмотри, как живо она тебя утешит!

   -- Прощай, брат! -- сказал он Аркадию, уже взобравшись на телегу, и, указав на пару галок, сидевших рядышком на крыше конюшни, прибавил: -- Вот тебе! изучай!

   -- Это что значит? -- спросил Аркадий.

   -- Как? Разве ты так плох в естественной истории или забыл, что галка самая почтенная, семейная птица? Тебе пример!.. Прощайте, синьор!

   Телега задребезжала и покатилась.

   Базаров сказал правду. Разговаривая вечером с Катей, Аркадий совершенно позабыл о своем наставнике. Он уже начинал подчиняться ей, и Катя это чувствовала и не удивлялась. Он должен был на следующий день ехать в Марьино, к Николаю Петровичу. Анна Сергеевна не хотела стеснять молодых людей и только для приличия не оставляла их слишком долго наедине. Она великодушно удалила от них княжну, которую известие о предстоявшем браке привело в слезливую ярость. Сначала Анна Сергеевна боялась, как бы зрелище их счастия не показалось ей самой немного тягостным; но вышло совершенно напротив: это зрелище не только не отягощало ее, оно ее занимало, оно ее умилило наконец. Анна Сергеевна этому и обрадовалась и опечалилась. "Видно, прав Базаров, -- подумала она, -- любопытство, одно любопытство, и любовь к покою, и эгоизм..."

   -- Дети! -- промолвила она громко, -- что, любовь чувство напускное?

   Но ни Катя, ни Аркадий ее даже не поняли. Они ее дичились; невольно подслушанный разговор не выходил у них из головы. Впрочем, Анна Сергеевна скоро успокоила их; и это было ей не трудно: она успокоилась сама.

   назад