Нога была мертвая. Сразу была такой, с рожденья: тон-кая,
искривленная... висела, как высохшая плеть. Только чуть шевелилась.
До поры до времени Колька не придавал этому значения. Когда другие
учились ходить на двух ногах, он научился на трех -- и все. Костыли не
мешали. Он рос вместе с другими ребятами, лазил по чужим огородам, играл в
бабки -- и как играл! -- отставит один костыль, обопрется на него левой
ру-кой, нацелится -- бац! -- полдюжины бабок как век не было на кону.
Но шли годы. Колька вырастал в красивого крепкого парня. Костыли стали
мешать. Его одногодки провожали уже девчонок из клуба, а он шагал по
переулку один, поскрипы-вая двумя своими постылыми спутниками.
Внимательные умные глаза Кольки стали задумчивыми.
Соседских ребят каждый год провожали в армию: то одного, то другого, то
сразу нескольких... Провожали шумно. Колька обычно стоял в сенях своего дома
и смотрел в щелочку. Ему тоже хотелось в армию.
Один раз отец Кольки, Андрей Воронцов, колхозный ме-ханик, застал сына
за таким занятием... Хотел незаметно пройти в дом, но Колька услышал шаги,
обернулся.
-- Ты чего тут? -- как бы мимоходом спросил отец.
Колька покраснел.
-- Так, -- сказал он.
И пошел к своему верстачку (он чинил односельчанам часы -- выучился у
одного заезжего че-ловека).
А время шло.
И случилось то, что случается со всеми: Колька полюбил.
Через дорогу от них, в небольшом домике с писаными ставнями, жила
горластая девушка Глашка. Колька видел ее из окна каждый день. С утра до
вечера носилась быстроногая Глашка по двору: то в погреб пробежит, то гусей
из ограды выгоняет, то ругается с соседкой из-за свиньи, которая за-бралась
в огород и попортила грядки... Весь день только ее и слышно по всей
окраинке.
Однажды Колька смотрел на нее и ни с того ни с сего по-думал: "Вот...
была бы не такая красивая... жениться бы на ней, и все". И с того времени
думал о Глашке каждый день. Это стало мучить. Какая-то сила поднимала его
из-за верс-тачка и выводила на крыльцо.
-- Глашка! -- кричал он девушке. -- Когда замуж-то вый-дешь, телка
такая?! Хоть бы гульнуть на твоей свадьбе!
-- Не берет никто, Коля! -- отвечала словоохотливая Глашка. -- Я уж
давно собралась!
"Ишь ты... какая", -- думал Колька, и у него ласково тем-нели
задумчивые серые глаза.
А над деревней синим огнем горело июльское небо. В го-рячих струях
воздуха мерещилась сказка и радость. В воды рек опрокидывались зори и тихо
гасли. И тишина стояла но-чами... И сладко и больно сжимала грудь эта
тишина.
Летом Колька спал в сарайчике, одна стена которого вы-ходила на улицу.
Однажды к этой стене прислонилась парочка. Кольку ткнуло в сердце -- он
сразу почему-то узнал Глашку, хотя те, за стеной, долго сперва молчали.
Потом он лежал и слушал их бессмысленный шепот и хихиканье. Он проклял в эту
ночь свои костыли. Он плакал, уткнувшись в подушку. Он не мог больше так
жить!
Когда совсем рассвело, он пошел к фельдшеру на дом. Он знал его -- не
один раз охотились и рыбачили вместе.
-- Ты чего ни свет ни заря поднялся? -- спросил фельд-шер.
Колька сел на крыльцо, потыкал концом костыля в землю...
-- Капсюлей нету лишних? У меня все кончились.
-- Капсюлей? Надо посмотреть. -- Фельдшер ушел в дом и через минуту
вынес горстку капсюлей. -- На.
Колька ссыпал капсюли в карман, закурил... Как-то странно внимательно,
с кривой усмешкой посмотрел на фельдшера. Поднялся.
-- Спасибо за капсюли.
-- На здоровье. Сам бы поохотничал сейчас... -- вздохнул фельдшер и
почесал лысину. -- Но... но отпуск только в ав-густе.
Колька вышел за ворота, остановился. Долго стоял, глядя вдоль улицы.
Повернулся и пошел обратно.
-- На капсюли-то, -- сказал он фельдшеру. -- У меня своих хоть
отбавляй.
Фельдшер сделал брови "домиком":
-- Что-то непонятно.
Колька нахмурился.
-- Посмотри ногу... хочу протез попробовать. Надоело так.
-- А-а. -- Фельдшер глянул Кольке в глаза... и сам сму-тился. -- Давай
ее сюда.
Вместе долго рассматривали ногу
-- Здесь чувствуешь?
-- Чувствую.
-- А здесь?
-- Ну-ка еще... Чувствую.
-- Пошевели. Еще. А теперь -- вбок. Подвигай, подвигай. Так. --
Фельдшер выпрямился. -- Вообще-то... я тебе так скажу: попробуй. Я
затрудняюсь сейчас точно сказать, но попробовать можно. Ее придется отнять
вот по этих пор. Пони-маешь?
-- Понимаю,
-- Попробуй. Сразу, может, конечно, не получится. При-дется поработать.
Понимаешь?
Колька пришел домой и стал собираться в дорогу -- в го-род, в больницу.
Матери не сказал, зачем едет, а отца вызвал на улицу и объяснил:
-- Поеду ногу отрублю.
-- То есть как? -- Андрей вытаращил глаза.
-- Протез хочу попробовать.
Через неделю Кольке отпилили ногу. Осталась култышка в двадцать семь
сантиметров.
Когда рана малость поджила, он начал шевелить култыш-кой под одеялом --
тренировал.
Приехал отец попроведать. Долго сидел около койки... Не смотрел на
обрубок: какая-никакая, все-таки была нога. Теперь вовсе никакой.
Потом Колька, не заезжая домой, отправился в Н-ск.
Домой явился через полмесяца... С какой-то длинной штукой в мешке.
Мать так и ахнула, увидев Кальку "без ноги". Колька за-смеялся...
Развязал мешок и брякнул на пол сверкающий лаком протез.
-- Вот... нога. Ноженция.
Все с интересом стали разглядывать протез. А Колька стоял в сторонке и
улыбался: он уже насмотрелся на него до-рогой.
-- Блестит весь... Господи! -- сказала мать.
Отец как механик забрал протез в руки и стал детально изучать.
-- Добрая штука, -- заключил он. -- Не то что у деда Кузьмы --
деревяшка.
Всем очень понравился протез. Все верили -- и Колька верил, -- что на
таком-то протезе дурак пойдет. Уж очень добротно, точно, крепко, изящно он
был сработан: весь так и сверкал лаком и всяческими пристежками и винтами.
-- Когда попробуешь? -- спросил отец, взвешивая протез на руке.
-- Подживет нога хорошенько -- попробую. Не велели торопиться.
Стояла темная ночь. Далеко-далеко мерцали зарницы.
Калька рано ушел в свой сарай. Лег и стал ждать.
Стихло во всей деревне.
Калька подождал еще немного, зажег лампу и стал наде-вать протез.
Надел. Закурил... Курил и смотрел на протез.
-- Ничего себе... ноженька. Хэх! -- Улыбнулся.
Старательно погасил окурок. Встал. Его шатнуло в сторо-ну, как пьяного.
Он удержался руками за спинку кровати. Постоял, шагнул здоровой ногой. А
левую, с протезом, не мог сдвинуть. Стал падать. Опять схватился за
кровать... под-тянул протезную ногу. Сердце сильно колотилось.
-- Ничего. Придется, конечно, поработать, -- сказал сам себе.
Еще одна попытка -- нет. Левая нога не шагала. Тогда Колька далеко
шагнул правой и что было силы рванулся всем телом вперед, подтягивая левую.
Упал. Долго лежал, вцепив-шись руками в землю. Левая нога не шагала.
Нисколько. Да-же на полшажка.
-- Ну ничего... Паразитка. С непривычки... -- Поднялся. Еще попытка. И
еще. Нет.
Колька устал.
-- Перекурим это дело. -- Он говорил зло. Он уже не ве-рил в успех, но
признаться в этом было страшно. Просто не-возможно. Нет! Как же?..
Покурил и снова с остервенением стал пытаться пройти на протезе. И
снова -- нет. Нет и нет.
Колька матерно выругался и лег на кровать. Ему броси-лось в глаза
ружье, висевшее на стенке, над кроватью... Он поднялся... И снова стал
пробовать двигать левой ногой.
-- Пойдешь, милая. Ну-ка... Оп-п! Паразитка! -- тихо ру-гался он.
Натруженная култышка горела огнем, как сплошной на-рыв. Колька
отстегнул протез и стал дуть на култышку. По-том, превозмогая боль, снова
пристегнул протез.
-- А сейчас?.. Ну-ка!.. Опять нет?
Светало.
-- Гадина, -- сказал Колька и лег на кровать. И закрыл глаза, чтобы
ничего не видеть. Чья-то сальная, безобразная морда склонилась над ним и
улыбнулась поганым ртом. Колька открыл глаза... -- Ах ты гадство, -- тихо
повторил он. И снял со стенки ружье...
Отец узнал о несчастье на другой день, к вечеру (он ездил в район
насчет запасных частей). Ему сказали, когда он подъез-жал к дому. Он
развернул коня и погнал в больницу.
-- Сейчас лучше бы не надо, -- пояснил приезжий док-тор. -- Сейчас
он...
Отец отстранил доктора и пошел в палату.
Колька лежал на спине весь забинтованный... Бледный, незнакомый
какой-то -- как чужой. Он был совсем безна-дежный на вид. В палате пахло
йодом.
Отец вспотел от горя.
-- Попросил бы меня -- я бы попал куда надо... Чтоб сразу уж... --
Голос отца подсекся... Он вытер со лба пот, сел на табуретку рядом с
кроватью.
Колька скосил на него глаза... Пошевелил губами...
-- Болит? -- спросил отец.
Колька прикрыл глаза: болит.
-- Ээ... -- Отец поднялся и пошел из палаты.
-- Вот как обстоит дело: все зависит от того, как сильно захочет жить
он сам. Понимаете? Сам организм должен...
Отец обезумел от горя: взял доктора за грудки:
-- А ты для чего здесь? Организм!..
-- Не нужно так. Отпустите. Мы сделаем все, что можно будет сделать.
Отец отпустил доктора, хотел еще раз войти в палату, но перед самой
дверью остановился, постоял... и пошел из боль-ницы. Он уже далеко отошел,
потом вспомнил, что приехал сюда на лошади. Вернулся, сел на дрожки,
подстегнул коня...
Мать Кольки лежала в постели -- захворала с горя.
-- Как он там? -- слабым голосом спросила она мужа, когда тот вошел в
избу.
-- Если помрет, тебе тоже несдобровать. Убью. Возьму топор и зарублю.
-- Андрей был бледный и страшный в сво-ем отчаянии.
Мать заплакала.
-- Господи, Господи...
-- Господи, Господи!.. Только и знаешь своего Господа! Одного ребенка
не могла родить как следует... с двумя нога-ми! Я этому твоему Господу шею
сейчас сверну -- Андрей снял с божницы икону Николая-угодника и трахнул ее
об пол. -- Вот ему!.. Гад такой!
-- Андрюша!.. Господи... Это из-за Глашки он. Полюби-лась она ему, змея
подколодная... Был парень как парень, а тут как иглу съел.
Андрей некоторое время тупо смотрел на жену.
-- Какую Глашку?
-- Какую Глашку!.. Одна у нас Глашка.
Андрей повернулся и побежал к Глашке.
-- Дядя Андрей, миленький!.. Да неужели из-за меня это он? А что
делать-то теперь?
-- Он поправится. -- Андрей шаркнул ладонью по ще-ке. -- Если бы ему
сказать... кхе... он бы поправился. И за та-кого, мол, пойду... Врач
говорит: сам захочет если... Соври ему. А?
Глашка заплакала.
-- Не могу я. Мне его до смерти самой жалко, а не могу. Другому сказала
уж...
Андрей поднялся:
-- Ты только не реви... Моду взяли: чуть чего, так реветь сразу. Не
можешь -- значит, не можешь. Чего плакать-то? Не говори никому, что я был у
тебя. -- Андрей снова пошел в больницу
Колька лежал в том же положении, смотрел в потолок, вытянув вдоль тела
руки.
-- Был сейчас дома... -- Андрей погладил жесткой ладонью тугой сгиб
колена... поправил голенище сапога. -- К Глашке зашел по пути...
Колька повел на отца удивленные глаза.
-- Плачет она. Что же, говорит, он, дурак такой, не ска-зал мне ничего.
Я бы, говорит, с радостью пошла за него...
Колька слабо зарумянился в скулах... закрыл глаза и больше не открывал
их.
Отец сидел и ждал, долго ждал: не понимал, почему сын не хочет слушать.
-- Сынок, -- позвал он.
-- Не надо, -- одними губами сказал Колька. Глаз не от-крыл. -- Не ври,
тятя... а то и так стыдно.
Андрей поднялся и пошел из палаты, сгорбившись. Недалеко от больницы
повстречал Глашку. Та бежала ему навстречу
-- Скажу я ему, дядя Андрей... пусть! Скажу, что соглас-ная, -- пусть
поправляется.
-- Не надо, -- сказал Андрей. Хмуро посмотрел себе под ноги. -- Он так
поправится. Врать будем -- хуже.
Колька поправился.
Через пару недель он уже сидел в кровати и ковырялся пинцетом в часах
-- сосед по палате попросил посмотреть.
В окна палаты в упор било яркое солнце. Августовский полдень вызванивал
за окнами светлую тихую музыку жизни. Пахло мятой и крашеной жестью,
догоряча нагретой солн-цем. В больничном дворе то и дело горланил одуревший
от жары петух.
-- Не зря он так орет, -- сказал кто-то. -- Курица ему из-менила. Я сам
видел: подошел красный петух, взял ее под крылышко и увел.
-- А этот куда смотрел, который орет сейчас?
-- Этот?.. Он в командировке был -- в соседней ограде.
Колька тихонько хохотал, уткнувшись в подушку. Когда его кто-нибудь
спрашивал, как это с ним получи-лось, Колька густо краснел и отвечал
неохотно:
-- Нечаянно. -- И склонялся к часам.
Отец каждый день приходил в больницу... Подолгу сидел на табуретке,
около кровати. Смотрел, как сын ковыряется в часах.
-- Как там, дома? -- спрашивал Колька.
-- Ничего. В порядке. Потеряешь колесико-то... -- Отец с трудом ловил
на одеяле крошечное колесико и подавал сыну.
-- Это маятник называется.
-- До чего же махонькое! Как только ухитряются делать такие?
-- Делают. На заводе все делают.
-- Меня, например, хоть убей, ни в жизнь не сделал бы такое.
Колька улыбался:
-- То ты. А там умеют.
Андрей тоже улыбался... гладил ладонью колено и говорил:
-- Да... там -- конечно... Там умеют. Там все умеют.
назад
