Искра. У Баранова есть дочь?

Ариадна. Мы бываем у Барановых. У них две дочери.

Искра. Целых две! Не знакомьте Егора с ними ни за что. Он вас

обменяет, сейчас же обменяет... Скажите откровенно, это Егор

прислал вас поговорить со мной?

Ариадна. Нет.

Искра, Он!

Ариадна. Честное слово, ничего подобного. Он там, в Измайлове,

и даже не знает, что я здесь. Стоит и ждет.

Входит   Наталья   Гавриловна.

Наталья Гавриловна. Что же ты, Искрочка, не предложишь гостье чаю? Пироги еще теплые... Я вас узнала, вы студентка Георгия Самсоновича, в тот раз приходили. Вы завтракали, де­точка?

Искра. Эта деточка собирается стать женой нашего Егора. Пришла, чтобы меня об этом уведомить. Мы для него пройденный этап, мама. Впереди дом самого Коромыслова... Идите, Ариадна. Если вы его любите той любовью, о которой в книгах пишут, тогда все. Мои слова — в стенку горох. Пусть растопчет. Зато будет что вспомнить, верно? Но если у вас только легкий дур­ман... Вру, все вру. У меня у самой от одного его вида, от при­косновения голова кругом шла. Всех очаровал. Всех девочек вашего курса! Всех... В общем, хорошо, что вы пришли. Грубо, топором, «по-современному», как вы говорите. Но вы правы. Это я, набитая, все еще чего-то жду, пытаюсь вывернуться... А вы — бац, и готово! Я переживу, переживу! Я много езжу. И знаете, когда стучат колеса, когда вибрируют крылья самолета, заклады­вает уши и в коленях дрожит животный страшок... а рядом чу­жие люди, но почему-то тебе близкие и дорогие... Может, оттого, что все мы вместе висим в воздухе и это объединяет... Знаете, однажды я летела в Караганду, и что-то с самолетом сделалось в воздухе. Все это почувствовали, и все молчали. Сделалось тихо-тихо. Вспыхнула надпись: «Пристегните ремни!» Меня вдруг охватил ужас, я оледенела. Бортпроводница что-то объясняла ласковым, ровным голосом, но я не слушала, никто не слушал.

И вдруг я увидела в проходе маленькую девочку. Она при качке обронила куклу, присела, подняла, стала гладить и целовать. А потом засмеялась и побежала к матери. Мать как-то поразитель­но светло улыбнулась ей. И мне стало стыдно за себя, за свой страх. И он растаял. Девочка и я. Маленькая девочка, еще только начинает жить... Все будет так, как вам хочется. Вам будет легко. Вы молоденькая, хорошенькая, современная.

Ариадна. Вы тоже красивая.

Искра. Ну, знаете, подержанный товар идет уже по удешевленным ценам... Не бойтесь за Егора. Убивать не буду. До свидания.

Ариадна. До свидания.

Искра.   Относительно   детей...   Он   только   недавно   меня  уговорил сделать второй аборт. И я сделала. Счастливо!

Ариадна. Подождите... Я не все понимаю. Он уже давно со мной... Ой! (Закрыла лицо руками.) Меня самое что-то трясти начало, как в том самолете... Мама верно говорит мне, что я дура. Хотя... знаете, что такое быть умной — я уже совсем запуталась. Для них ведь что ни сделай, все не так. Татка говорит: «Отбить такого мужика — все равно что настоящий подвиг. За такое, говорит, медали давать надо...» Она еще говорит: «Раньше аристократы выездами гордились, у кого какие лошади, поскольку лошадей у нас нет — можно мужиков показывать...» А ваш Егор... Я же сюда шла... думаете, легко было... я... о нем думала... (Вынимает из сумочки платок и забавную игрушку.) Поздравить его хотела!.. (Швырнула игрушку.) Пожалуйста, не говорите ему, что я приходила... И пусть он там стоит... пусть ждет!.. (Вдруг сильно заплакала и выбежала в дверь.)

Искра. Оказалась несовременной.

Наталья Гавриловна. Искрочка, что это?

Искра. До чего ты любишь риторические вопросы, мама.

Наталья  Гавриловна. Искрочка!..

Искра. Не надо.

Входит   Судаков.

Судаков.   Отпустило!   (Видит   плачущую   Искру.)   Опять   чего-то не хватает.

Наталья  Гавриловна. Степа, здесь была дочь Коромыслова,

Ариадна.

Судаков. Какие-нибудь новости? Что же вы мне не сказали? За­чем она приходила?

Наталья Гавриловна. Наш Георгий сделал ей предложение.

Судаков. Кому?

Наталья Гавриловна. Ариадне Коромысловой.

Судаков.   Очередная  ахинея?   Во-первых,   Ариадна   еще  девочка, я же ее знаю...

Наталья Гавриловна. Она была девочкой.

Судаков. А во-вторых, этого не может быть.

Наталья Гавриловна. Почему?

Судаков. Потому что быть этого не может.

Наталья Гавриловна. У тебя несокрушимая логика.

Судаков. Но я бы знал. Не мог же он...

Искра. Личность все может, папа. (Ушла.)

Судаков. Домолилась. Она должна была его держать.

Наталья Гавриловна. Как это держать?

Судаков.   Не  знаю.  Это  вам,  женщинам,  должно  быть  известно. Вот ты меня держишь.

Наталья Гавриловна. Чем это я тебя держу? Пожалуйста, на все четыре стороны, не зарыдаю.

Судаков. Ведь вот ты какая ехидная!. Этим ты меня и держишь... Она должна была его понимать, а этого не произошло, потому что она заурядная. А он личность! А личность может понимать только другая личность! Безликие существа понимают только друг друга. Кстати, сейчас заходил наш сотрудник, сказал, что Егор назначен на место Хабалкина, временно, правда.

Наталья Гавриловна. Как — Егор? А ты?

Судаков. Что — я?

Наталья Гавриловна. Ты же говорил...

Судаков. Что я говорил?!

Наталья Гавриловна. Но...

Судаков. Я шутил, острил, могла бы, кажется, догадаться. Назна­чили правильно. Молодого, перспективного. Эрудирован, точная политическая ориентация, три языка знает...

Наталья Гавриловна. Ты, Степа, должен пойти и сказать обо всем Коромыслову. Надо его предупредить.

Судаков. Как это я пойду?

Наталья Гавриловна. Обыкновенно, ножками.

Судаков. В уме ты? Как же я пойду, когда я сам Филиппу Ва­сильевичу все уши про Егора дифирамбами прожужжал. Его и повысили в том числе потому, что я о нем на каждом шагу... И правильно его повысили! Слышишь? Правильно!

Наталья Гавриловна. Слышу, Степа. Ты только не волнуйся. Все правильно.

Судаков. Что правильно?

Наталья Гавриловна. Все.

Судаков. То-то!

Входит   Искра.

Искра. Отец, я хочу в Томск вылететь третьего, оформлю коман­дировку. Дай бумаги Валентины Дмитриевны, я пока позна­комлюсь.

Судаков.  Сейчас.  (Прошел в кабинет, сел за стол и задумался.)

Наталья Гавриловна. Но можно ли тебе, Искра?

Искра. Не можно, а нужно.

Наталья Гавриловна. Прежде всего тебе надо обрести ду­шевное равновесие.

Искра. Не хочу, не хочу! Моя злоба мне нравится.

Наталья Гавриловна. У тебя не злоба, у тебя досада.

Искра. Ой, как со стороны хорошо видно!

Наталья Гавриловна. Не совсем со стороны.

Искра. Совсем.

Наталья Гавриловна. Кроме того, я буду откровенна, Искра. Он действительно никогда не любил тебя.

Искра. Не надо, мама, меня подбадривать таким способом. Откуда ты знаешь?

Наталья Гавриловна. От отца.

Искра. Он говорил что-нибудь отцу?

Наталья Гавриловна. Что ты! Но Степан любил меня, и я знаю, как выглядит человек, который влюблен.

Искра. Смешно. Почему же ты не сказала мне этого раньше?

Наталья Гавриловна. Я говорила:  подумай.

Искра. Не помню.

Наталья Гавриловна. Ты не только не помнишь, ты тогда и

не слышала.

Искра. У тебя есть совет?

Наталья Гавриловна. Единственный. При всех случаях не опускайся.

Искра. Думаешь, буду его умолять?

Наталья Гавриловна. Милая, ты выросла и стала для меня такой же загадкой, как и другие.

Искра. Он же ее не любит, не любит.

Наталья Гавриловна. Я понимаю тебя, девочка моя: ты отдала ему свою жизнь, ввела в дом, нянчила, любила. Ради него ты лишилась ребенка. Наверно, в этом чувствуешь и свою вину.

Искра (кричит). Замолчи!

Наталья Гавриловна   (после   паузы).  Извини  меня,  Искра.

Искра. Мама, я перееду в эти комнаты, а он пусть там, там. И дверь оттуда мы запрем, забьем гвоздями. Ведь я все понимала в последнее время. В Библиотеке иностранной литературы он занимался до ночи... Ты знаешь... Ладно, я тебе скажу. Я хо­дила туда. Да-да... Понимала, что срам, позор, но пошла. Как простая баба, как... А, все мы на одну колоду, все простые, когда до живого дойдет.

Наталья Гавриловна. И его там не было?

Искра. Не знаю. Я вышла из метро на площади Ногина и пошла по Солянке... Я еще в метро все хотела вернуться... На каждой стан­ции говорила себе: не надо... Нет, доехала... Иду по Солянке... Ничего не вижу, на детскую коляску наткнулась. Кажется, обругали. Перешла Астахов мост, увидела здание. Оно мне страшным показалось... И все иду. Рассудок говорит: не ходи. А та самая невидимая сила тащит... Взялась за дверную ручку, и вдруг мысль мелькнула: у меня же пропуска нет. Пропуска в библиотеку. Не скажу же я вахтерше: мужа искать пришла... И, ты знаешь, я даже обрадовалась. Захлопнула дверь и побежала...

Наталья Гавриловна. Чему же ты обрадовалась?

Искра.  Что не вошла. Понимаешь, я боялась его там не увидеть.

А так — даже успокоилась. Там, думаю, он сидит, занимается...

И вот когда он послал меня на аборт, я поняла...

Наталья  Гавриловна.   Не   надо,   Искра,   милая,   подержись.

Звонок телефона в кабинете.

Судаков (очнувшись, взял трубку). Да... да, это я... Из какой милиции?.. Да, Судаков Степан Алексеевич... Зачем?.. Что?.. Портфель?.. Хорошо, я понял... Понял, говорю! (Бросил труб­ку, вошел в столовую.) Ну, уж с полным вас праздником! Пров в милиции. Нет, я там как дьявол верчусь, глобальные проблемы... а тут, в собственном доме!.. Требуют явиться. Я не пойду в милицию. (Жене.) Иди ты. Ты, ты иди, я не пойду. Это уже не двадцать два, это уже сорок восемь!

Наталья  Гавриловна. Степа, объясни подробно.

Судаков. Что подробно? Чего тебе еще не хватает? Он там, сидит. Иди-иди, они подробно расскажут. Отнял портфель, побежал... схватили... украл... Сын — вор. (Подошел к столу, взял бутыл­ку пшеничной водки, рюмку, потом сменил на стакан, нали­вает.)

Наталья Гавриловна. Степа, тебе нельзя.

Судаков. А это все можно? (Залпом выпил.)

Наталья Гавриловна. У тебя же тахикардия!

Судаков. Сдохнуть хочу.  (Хочет налить вина.)

Наталья Гавриловна. Не смей! (Берет стакан.) Уймись. Сядь. (Усаживает мужа на диван, обняла, поцеловала.) Утихни. Ниче­го страшного не произошло, все выяснится. Какая-то ошибка, это ясно. Пров не может. Неужели ты сам не понимаешь: недоразумение.

Звонок.

(Открывает  дверь  в  прихожей,  возвращается  вместе  с  Зоей.) Зоя, ты не с ним была? Ты знаешь, где Проша? Ну?

Зоя. Конечно. С ним была. Я сама ничего не могу понять. Вышли мы от

Иры Скворчковой, у нее ночью умер отец. Я ему говорила по телефону: не ходи. А его понесло. Ему там чуть плохо не сделалось.   Мужчины  вообще  чувствительнее  женщин.   Ну,  плач, покойник,  зеркала  черным  завешивают,— я  понимаю.  Вышли мы. Вдруг он мою руку бросил, я его под руку держала. Побе­жал. А впереди какой-то дядя шел в сереньком костюме, порт­фель у него коричневый. Он этого дядю догоняет и, я даже ни­чего  сообразить  не  могла,  вырывает   портфель  и  бежит.  Тот как заорет! Ну, а милиции-то сегодня полно, сами понимаете, праздник.   Его   хватают.   Бегу   туда,   говорю:    «Пустите,   пу­стите...» А на меня и не смотрят. Я бегу, а его ведут. И лицо у него какое-то странное, у Прова, ничего не выражает, тупое, будто дурачком сделался. Я даже испугалась. И в милиции ему говорят:   «Зачем вырывал?» А он:   «Думал, там деньги». А в портфеле-то в этом две поллитровки было, сайры банка, сельдь в   масле,   батон   белый  за   тринадцать   копеек  и   полбуханки черного. И дамское, извините, белье новое, с ярлыком. Видать, в подарок нес, в гости шел. Это все там на стол выкладывали, записывали.

Наталья Гавриловна. Где он, Зоя?

3оя. В сорок девятом. Протокол начали составлять.

Наталья Гавриловна (мужу). Сейчас же иди туда.

Судаков. Нет.

Наталья Гавриловна. Одевайся.

Судаков.   Но   ты   понимаешь,   что   мне   явиться  в  отделение   ми­лиции...

Искра. Я пойду. Папе не надо. Он там начнет грудь выпячивать, только разозлит всех.

Судаков. Да, Искра, ты, именно ты. Ты со всем этим часто во­зишься, умеешь, понимаешь, как надо. А милиция... черт знает, как с ними разговаривать. А я позвоню... Погоди, кому зво­нить?.. Черт, ни одного начальника по этому делу не знаю. С королем Саудовской Аравии обедал, с президентом Никсоном на одной фотографии вышел, а начальника районной милиции не знаю.

Зоя. Не ходите пока, надо подождать.

Наталья Гавриловна. Как же можно ждать? Его переведут в тюрьму.

Зоя. Да нет. Я матери сейчас сказала. Она выручит. Мать ларек за­крыла и помчалась. Ее там все знают, у нее там дружки — дядя Миша, Николай Длинный. Она лучше вас...

Наталья Гавриловна. Его там не били?

Зоя. Гражданин этот дал ему по шее, но милиционер знаете, как его одернул. Проша правильно себя ведет, не сопротивляется. Все твердит: я сын Судакова Степана Алексеевича.

Судаков. О-о-о-о!

Наталья Гавриловна. Нет, так нельзя! Зоечка, Искра, идите вместе. Пока не поздно... Мало ли что! Вдруг Проша начнет философствовать. А там, я слыхала, этого не любят. Идите!

Звонок. Искра открывает дверь в прихожую. В столовую входит мать Зои — Вера Васильевна. Она за руку ведет Прова.

Вера Васильевна. Здравствуйте. Извините. Вот он. (Зое.) Ты что в туфлях влезла, тапочки не переодела?

Наталья Гавриловна (бросаясь к сыну). Проша!.. Проша!.. (Целует его.) Мальчик, мой мальчик!.. (Плачет.)

Вера Васильевна. Да все! Закрыто. И протокол порвали. Васюков дежурит. Я говорю: «Отпускай под мое честное, отвечаю». Тот гаврик начал было тявкать, а я ему говорю: «Ты кому это розовые трусики нес, гад? Я вот жене скажу, адресок твой уже записан». Живо стих. (Дочери.) Ты в какой дом-то влезла, а? (Наталье Гавриловне.) Вы ее гоните, если чего. Они, мо­лодые, места своего не знают, стыда нет.

Наталья Гавриловна. Ваша Зоя девочка хорошая.

Вера Васильевна. Все они на чужих людях хороши, а матери дома — все замечания, выговора, будто мы совсем уж опилками набитые... Одно могу сказать: любит меня, любит. Любишь Зойка, а?

Зоя. Будет тебе.

Вера  Васильевна. Стесняется. Любит. Сердце доброе, в отца...

Ну, извините нас. Идем, Зойка.

Зоя. Иди, я не поздно приду.

Вера Васильевна. Еще бы поздно, узнала бы у меня!