Наталья  Гавриловна.  Простите,  я  не  знаю  вашего  имени-отчества.

Вера Васильевна. Вера Васильевна  я,  Губанова по первому

мужу, а девичья фамилия Кислова.

Наталья  Гавриловна (жмет руку Вере Васильевне). Огром­ное вам

спасибо, Вера Васильевна, у меня нет слов...

Вера Васильевна. Да что вы! Мы завсегда, если своим помогать.

Да и мальчонке вашему я так благодарна.

 Наталья Гавриловна. За что?

Вера Васильевна. Да он же вам, наверно, сказывал, как Зойку-то мою у

кинотеатра от двоих парней отбивал. Лезли скоты длинноволосые. Я ей говорю: «Не ходи на поздний сеанс». Да и всех вас я знаю, из своего ларька каждый день вижу. И как он в школу бежит, и как ваш супруг с молодым мужчиной на работу в машину садятся. Очень тот молодой человек краси­вый и такого гордого виду — кто он, не знаю.

Наталья Гавриловна. Муж дочери.

 Вера Васильевна.   Завидный.   Такого   хоть   по   телевизору показывай.

  (Искре.) Очень вас поздравляю. Вас, барышня, тоже знаю. (Наталье Гавриловне.) А уж вы-то к моему ларьку часто жалуете. И деликатные очень. Я поначалу, как у ваших-то во­рот торговать начала, вам всякую пересортицу совала. Вижу, дама то ли ничего не понимает, то ли неразборчивая. Я вам гниль-то и подсовывала. А потом однажды вижу: вы к воротам подошли и стали из сумки-то своей дрянь-то эту в урну выбра­сывать. И как-то мне неловко стало. Думаю:   «Она не глупая, она деликатная». И уж я вам потом, наоборот, самого отбор­ного вешала. Я деликатных знаете, как уважаю. На людей-то насмотрелась. Все рвут, все требуют, всем давай, да все быстрей, чего, мол, копаешься! А вот зимой-то на морозе голыми руками поди похватай свеклу там или огурцы те же. Пальцы к весам да к гирям прихватывает, рук-то уж не чувствуешь. Летом-то еще благодать,  И всем-то дай получше,  поспелее, будто похуже я должна сама кушать. И все очередь, очередь, будто все только и делают, что  целый день едят. Знаете,  как мне лица-то эти примелькались. Они и во сне ко мне в очереди стоят... Только тогда и хорошо, когда продукты кончаются.

Наталья Гавриловна. Подождите, чего ж мы с вами так стоим! Давайте я вас чаем угощу. У меня пироги.

Вера Васильевна. Не могу, все побросала. Повесила бумажку «Ушла на базу» — и бежать. Там уж, поди, покупатель сер­чает. Праздник!

Наталья Гавриловна. Пять минут!

Вера Васильевна. Не могу. План не выполню.

Судаков. Хотите, я вам в Болгарию на Золотые пески путевку сделаю?

Вера Васильевна. Чего?

Искра. Папа!

Судаков. В Болгарию на Золотые пески не хотите поехать?

Вера Васильевна. Хотела бы, да теперь не могу. Кто же Кон­стантину передачи носить будет? Вот уж когда он отсидит, мы хоть в Гавану, очень вам будем благодарны. (Наталье Гаври­ловне.) Если что потребуется, в очередь-то не становитесь, а сзади в дверку мне стукните, я открою и... У меня там всегда что-нибудь дефицитное имеется. Счастливочки! Бегу! (Прову.) Не балуй! (Ушла.)

Выходит и   Искра.

Судаков (сыну). Не желаю с тобой разговаривать!  (Ушел.)

Наталья Гавриловна (ему вслед). Может, температуру сме­ряешь? У

тебя, по-моему, жар.

Возвращается   Судаков.

Судаков.   Я   знаю,   зачем   он   это   сделал,   знаю!   (Скрывается.)

Наталья Гавриловна (сыну). Объясни.

Пров молчит.

Между прочим, Георгий, кажется, уходит из нашего дома.

Пров.  Услышал,   значит,   господь  бог  мою  молитву!  А  Искра  где?

Наталья Гавриловна. Видимо, к себе пошла... Я тебя всегда просила, Пров: прежде чем что-то совершить, подумай о ро­дителях.

 Пров. Знаешь, мама, если каждый раз думать о последствиях, во­обще шевелиться не надо.

Наталья Гавриловна   ушла.

(Зое.) Пойдем ко мне.

Снова врывается   Судаков.

Судаков. Если тебе противен Егор и, видимо, я, если мы тебя не устраиваем, то ты должен прежде всего быть умней Егора. У те­бя не золотая медаль должна быть, а бриллиантовая... Он три языка знает, ты должен знать тридцать три... Тогда он тебе служить будет, а нет — ты ему. А ты как учишься? Ясно? По­беждает, милый мой, умнейший... А я что? Я, конечно...

Пров. Папа... (Делает движение к отцу.)

Судаков. Извини, у меня дела. (Ушел.)

Пров и Зоя прошли в кабинет.

Зоя. Ты еще здесь обитаешь.

Пров. Только вчера докрасили. Сохнет. Вечером перебазируюсь. Пойду лицо вымою. (Вышел.)

Зоя подошла к полке с книгами, достала томик.

В столовую входит   Искра   с охапкой вещей: пакеты с пись­мами, платья, лампа.

Наталья Гавриловна (входя следом). Платья отнеси в спаль­ню.

Пров возвращается в кабинет.

Пров. Освежился.

Зоя. Смотри, какие замечательные строчки:

«Прочти мне стихи или песню

простую какую-нибудь,

Чтоб мог я от мыслей тревожных

шумливого дня отдохнуть.

Не тех великих поэтов, чей голос —

могучий зов,

Чей шаг отдаленным эхом звучит   

в лабиринте веков.

Возьми поскромнее поэта, чьи песни

из сердца текли,

Как слезы из век задрожавших,

как  дождик   из   тучки   вдали.

И музыка сумрак наполнит.

Мучительных дум караван

Уложит шатер, как арабы,

и скроется тихо в туман».

Пров. Слушай, а кто теперь той бедной тетке помогать будет?

Зоя. Какой тетке?

Пров. Ну, ты говорила, у которой пенсия маленькая.

Зоя. Не знаю.

Пров. Давай как-нибудь подрабатывать в ее пользу. Тимур и его команда... Я, знаешь, боюсь.

Зоя. Чего? Мать замяла это дело.

Пров. Нет, не этого. Чтоб не как Коля Хабалкин...

Зоя. Ты что? Что ты!

Пров. Нет-нет... Не бойся!..

Зоя. Вы приятели были?

Пров. Нет. Так, иногда вместе до метро шли, и то редко. Он как видит, что кто-то за ним идет, шагу прибавляет, не хочет. Кто-же будет навязываться... В тот день я еще удивился, что он меня догнал. Идем, говорит, вместе. Я, знаешь, почему-то даже обрадовался. Думаю: «Со всеми молчит, а ко мне сам подо­шел». Лестно вроде. Глупо, конечно... И как-то он это так сказал — «Пойдем вместе»... Что-то у него в голосе было.

3оя. О чем говорили-то?

Пров. Так. Болтали. Про кино, про последние известия. Я вот в уме все перебираю... Во-первых, почему он ко мне подошел. Вер­нее, не почему, а зачем. Ему что-то надо было. Дошли. Он говорит: «Будь-будь!» Я тоже: «Будь-будь. Пока!». А этого «по­ка» уже и нет. Есть «все», а не «пока». А ведь он чего-то ждал, я это чувствовал. Ведь зачем-то догнал. Он же ко мне вроде, как к печке погреться, прислонялся, а я... Мне бы, понимаешь, вместо  «пока» спросить:   «Коля, ты что-то темнишь, выклады­вай».   Я   понимал,   что   эту  фразу   надо   было   произнести,   но из-за какой-то вшивой фанаберии не сказал. Мол, ты мне «пока» и я тебе  «пока». Идиот! Надо слушать внутренний голос, а не дурацкие мозги. Они только крутят, крутят...

3оя. А во-вторых?

Пров. Что — во-вторых?.. А... А... Во-вторых, среди трепа нашего он меня спросил — и ты знаешь, ни с того ни с сего: «У тебя много злых мыслей?» Я подумал, что он это обо мне, дескать, не злюсь ли я на него, что он всегда в стороне. «Нет, говорю, немного, чего мне на тебя злиться». Он засмеялся: «Да я не о себе, не все ли мне равно, как ты обо мне думаешь». Это он с досады, что я именно о нем подумал. «Я тебя вообще спраши­ваю, много у тебя в голове злых мыслей?»

Зоя. Ну, а ты чего?

Пров. Я говорю: «Бывают, конечно, но потом, слава богу, испаря­ются».

3оя. А он?

Пров. «Завидую», говорит. А потом добавил: «Звери, наверное, счастливее людей, они не мыслят». Я ему говорю: «Ну, тогда, знаешь, растения еще счастливее». А он уже прямо как-то с остервенением: «Верно, самые счастливые — камни! Я бы хотел быть камнем. Существовать миллионы лет, все видеть и ни на что не реагировать».

Зоя. Жуть какая!

Пров. «Откуда ты знаешь, — я ему говорю,—что камни ничего не чувствуют? Вот выяснилось: растения чувствуют. Цветы реа­гируют, например, когда к ним приближаются с целью сорвать, и по-другому — когда понюхать».

Зоя. Ерунда какая!  Что, по-твоему, если я рву цветы, им больно?

Пров. Говорят.

Зоя. Ты уж извини. Тогда вообще жить невозможно.

Пров. Я когда с портфелем побежал, у меня противная мысль была, даже, знаешь, не столько противная — злая. Злоба, конечно, от бессилия возникает.

Зоя. Да что у тебя?

Пров. Я хочу, чтоб дом был чистый.

3оя. А я совсем по-другому все чувствую. Отец в тюрьме, мать пьет

часто, но я ее понимаю... Я люблю жизнь и детей учить хочу.

Я   буду  их  учить  любить  жизнь...  Хочешь,  я тебя  поцелую?

Пров смотрит на Зою. Та подходит к нему и частыми поцелуями покрывает его лицо. Прижимаются щека к щеке.

Не надо, Проша!  Не надо!..

Пров (улыбаясь). В глазах светлеет.

Зоя. Проша, я не люблю злых.

Во время разговора Прова с Зоей Искра и Наталья Гавриловна переносят вещи Искры из ее квартиры в комнаты Судаковых.

Наталья Гавриловна. Проша!

В столовую вошел Пров.

Ты пока в кабинете отца останешься. В твоей комнате будет Искра.

Пров. Пожалуйста!

Слышны удары молотка, забивающего гвозди.

Что это?

Наталья Гавриловна. Понятия не имею.

Пров идет на стук, возвращается и проходит в кабинет. Входит Егор.

Егор. Мне никто не звонил, Наталья Гавриловна?

Наталья Гавриловна.  Нет.  А вы встретились с товарищем?

Егор. Да. Славно поболтали, я его давно не видел. В школе учились вместе.

Он из Челябинска приехал на праздник...

Входит   Судаков.

Я, Степан Алексеевич, вчера забыл вам сказать: на заседании в главке... Судаков. Наташа, ты Севостьяновых помнишь?

Наталья Гавриловна. Каких Севостьяновых?

Судаков. Из наших же, он еще на Подшипнике инженером...

Наталья Гавриловна. Конечно, помню.

Судаков. Мы же лет двадцать не встречались. Позвони, авось они

вечером свободны, подъедем. Старое вспомним... И Орлову бы

позвонить.

В столовую входят Пров и Зоя, Все смотрят на Егора. Егор пошел на свою половину. Входит Искра.

Искра.  Там  закрыто.  Возьми  ключи  и  пройди  своим  парадным.

Егор. Я пройду здесь.

Искра. Не сметь!.. (Швыряет ему ключи.)

Звонят в дверь. Пров бежит открывать. Возвращается с двумя неграми, очень рослыми и респектабельными, с ними — переводчица. Очень маленькая юная девочка — Соня.

Пров. Папа, к тебе.

Соня. Здравствуйте. Вы, Степан Алексеевич, любезно разрешили по­бывать у вас...

Судаков. Да-да! Милости просим!.. Пожалуйста, присаживайтесь! Наташа, кофе, коньяк. (Здоровается с гостями.) Жена — На­талья... моя, как у нас говорят, половина... Это мое семейство... Сын... мой сын Пров, ученик девятого класса... Дочь — Искра... я ей дал это имя... Знакомая девочка сына...

Пров (тихо)., Зоя.

Судаков. Зоя... Мать работает в торговой системе обслуживания трудящихся... (Смотрит на Егора.) Это... это... (Губы его задро­жали, и хрипота сдавила горло.)

Наталья Гавриловна. Это Георгий Самсонович Ясюнин — наш сосед.

Судаков. Живем мы хорошо...

Пауза. Гости заметили черные маски и стали на них молиться со своими ритуальными жестами.

Занавес

1978