назад
Непротивленец Макар Жеребцов

     Всю  неделю Макар Жеребцов ходил по домам и обстоятельно, въедливо учил
людей добру и терпению. Учил жить -- по возможности весело, но благоразумно,
с "пониманием многомиллионного народа".
     Он разносил  односельчанам  письма. Работу свою ценил, не стыдился, что
он, здоровый, пятидесятилетний, носит письма и газетки. Да пенсию старикам.
     Шагал по улице -- спокойный, сосредоточенный.
     Его окликали:
     -- Макар, нету?
     -- Ты же видишь -- мимо иду, значит, нету.
     -- Чего же негу-то? Пора уж. Черти окаянные.
     И Макар подходил к пряслу, вешал свою сумку на колышек, закуривал.
     -- Сколько у нас, в СССР, народу?
     Старуха не знала.
     -- Дьявол их знает, сколько? Много небось.
     --  Много. -- Макар тоже точно не знал, сколько. -- И всем надо  выдать
пенсию...
     -- Чего же всем-то? Все -- зарплату получают.
     -- Ну, я неправильно выразился. Кто заслужил. Так?
     -- Ну? Чего ты опять?
     -- Спокойно. Тебе государство  задержало пенсию на один день, и ты  уже
начинаешь возвышать голос.  Сама злишься,  и на тебя тоже глядеть тошно. А у
государства таких, как  ты, -- миллионы. Спрашивается, совесть-то у вас есть
или  нету? Вы  что,  не  можете  потерпеть  день-другой?  Вы войдите тоже  в
ихнее-то положение.
     Старухи обижались. Старики посылали Макара... дальше.
     Макар шел дальше.
     -- Семен, ездил к сыну-то?
     -- Ездил...
     -- Ну, как?
     -- Никак. Как пил, так и пьет. С работы опять прогнали, свистуна.
     -- Ну, ты, конечно, коршуном на него. Такой-сякой-разэдакый!
     -- А как же мне с им? Петя, сынок, уймись с пьянкой?
     --  Да где там! Ты  и слов-то таких не знаешь. Ты привык языком-то, как
оглоблей, ломить... Самого, дурака, с малых лет поленом учили, ты думаешь, и
всегда так надо. Теперь совсем другая жизнь...
     -- Раньше так пили, как он заливается? Другая жизнь...
     -- А  ты  войди в  его положение.  Он -- молодой,  дорвался  до вольной
жизни, деньжаты  появились...  Ведь  тут  какую силу  воли надо  иметь, чтоб
сдержаться?  Кониную. С  другой стороны, его  тоска гложет  --  оторвался от
родительского дома.  Ты  вон в город-то на  неделю уедешь,  и то тебя  домой
манит,  а он сколько уж лет  там.  Он небось сходит  в  кино, по-глядит  про
деревню -- и пойдет выпьет. Это же все понимать надо.
     -- Ты, лоботряс, только рассуждать умеешь. А  коснись самого, не так бы
запел.  Ходишь  по деревне, пустозвонишь... Пустозвон.  Чего ты лезешь  не в
свое дело?
     -- Я вас учу, дураков. Ты  приехай к нему, к Петьке-то, да сядь выпей с
ним...
     -- У тебя прям не голова, а сельсовет.
     --  Да. Выпей. А потом к нему  потихоньку  в  душу: сокра-тись,  сынок,
сократись, милый.  Ведь  мы все пьем по празд-никам... Праздничек подошел --
выпей, прошел праздни-чек -- пора  на работу, а не похмеляться. Та-ак. А как
же? Поговорить  надо, убедить  человека. Да не матерным словом,  а ласковым,
ласковым, оно, глядишь, скорей дойдет.
     -- Его надо поленом по башке, а не ласковым словом.
     --  Во-от. Я и  говорю: бараны.  Рога на лбу  выросли  --  и довольные:
бодаться можно. А ты же человек, тебе разум даден, слово доходчивое...
     -- Иди ты!..
     -- Эх вы.
     Макар  шагал дальше, и сердце  его  сосала, сладко прику-сывая, жирная,
мягкая змея, какая сосет сердце всех оскор-бленных проповедников.
     Иногда дело доходило до оплеух.
     У Ивана Соломина жена Настя родила сына. Иван заспо-рил с Настей -- как
назвать  новорожденного.  Иван хотел Иваном:  Иван  Иванович  Соломин. Настя
хотела, чтоб был  Валерик. Супруги серьезно  поссорились.  И в  это-то самое
время Макар принес им письмо от сестры  Настиной, которая  жила  с  мужем  в
Магадане и писала в  письмах,  что живут  они очень хорошо, что у них в доме
только одной живой  воды  нет,  а так все есть, "но, сами  понимаете,  --  в
концервах, так как климат здесь суровый".
     Макар посмотрел красный безымянный комочек,  по-здравил  родителей... И
те, конечно, схватились перед ним -- каждый свое доказывать.
     -- Иван!.. Иванов-то  нынче  осталось -- ты да  Ваня-дура-чок в сказке.
Умру -- не дам Ванькой назвать! Сам как Ваня-дурачок...
     -- Сама ты дура! Счас в этом деле назад повернули, к ста-рому. Посмотри
в городах...
     Макар весь подобрался, накопился -- почуял добычу.
     -- Спокойно, Иван, -- сказал он хозяину. -- Не обзывайся. Даже если она
тебе законная  жена, все равно ты  ее  не имеешь права дурачить. Она тебе --
"Ваня-дурачок", допус-тим, а ты ей --  "несмышленыш мой" или еще как-нибудь.
Ласково.  Ей  совестно станет, она замолчит.  А не замолчит -- сам  замолчи.
Скрепись и молчи.
     -- Иди отсюда, миротворец!
     -- И  меня не  надо  посылать.  Зачем меня посылать? Ты  меня послушай,
постарайся сперва понять, а потом  уж  посы-лай.  Ведь я к  тебе не с войной
пришел, не лиходей я тебе, а по новым законам -- твой друг и товарищ. И хочу
вам подать добрый  совет: назови-ка ты  сынка своего Митей -- в честь свояка
магаданского. Ведь  они вам и посылки шлют, и день-жат нет-нет подкинут... А
напиши-ка ему, что вот, мол, своячок,  в  честь тебя сына назвал -- Митрием.
Он бы где -- одну посылку, а тут подумает-подумает да две ахнет. А как же: в
честь меня сына назвали  -- это бо-оль-шое уважение. За ува-жение люди  тоже
уважением плотют.
     Иван чего-то озверел.
     -- Иди отсюда, гад подколодный! Чего ты лезешь не в свое дело?!
     Макар  посмеялся  кротко, снисходительно,  ласково.  Он  знал драчливый
характер Ивана.
     -- Ах, пошуметь бы?.. Ах, бы да сейчас развоеваться  бы?.. Эх, ты. Ваня
и есть.
     Иван  и в самом деле взял  почтальона  за шкирку, подвел к двери и  дал
пинка под зад:
     -- За совет!
     Макар пошагал дальше по улице. Потирал ушибленное место и шептал:
     -- Нога у дьявола -- конская.
     И начинал рассказывать встречным:
     -- Иван  Соломин... Зашел к нему, у них пыль  до потолка: не могут  имя
сыну  придумать. Я и  подскажи  им:  Митрий.  У  него  свояк в  Магадане  --
Митрий...
     Но Макара не хотели слушать -- некогда. Да и мало на селе в летнюю пору
встречных.
     И вот  наступало воскресенье. В воскресенье Макар не ра-ботал.  Он ждал
воскресенья. Он выпивал с утра рюмочку-две, не больше, завтракал, выходил на
скамеечку  к воротам... Была у  него такая скамеечка со столиком, аккуратная
такая  скамеечка,  он  удобно  устраивался  --  нога на  ногу, закуривал  и,
поблескивая повлажневшими глазами, ждал кого-нибудь.
     -- Михеевна!.. Здравствуй, Михеевна! С праздничком!
     -- С каким, Макар?
     -- А с воскресеньем.
     -- Господи, праздник!..
     -- Сын-то не пишет? Что-то давненько я к тебе не захо-дил.
     -- Некогда, поди-ка, расписываться-то. Тоже не курорт -- шахты-то эти.
     -- Всем им,  подлецам, некогда. Им водку литрами  жрать -- на это у них
есть  время. А  письмо  матери  написать  -- время  нет.  Пожалуйся на  него
директору шахты. Хошь, я сочиню? Заказным отправим...
     -- Ты что, сдурел, Макар? На родного сына стану дирек-тору жалиться!
     -- Можно хитрей сделать. Можно  послать телеграмму: мол, беспокоюсь, не
захворал ли? Его все равно вызовут...
     -- Тьфу,  дьявол!  Тебе что, делать,  что ль, нечего,  --  выду-мываешь
сидишь?
     -- А учить подлецов надо, учить.
     Старуха, злая, обиженная за сына, шла дальше своей до-рогой.
     --  Боров гладкий,  -- бормотала  она,  -- ты  их нарожай сперва своих,
потом жалься. Подымется ли рука-то?
     -- Человека  -- пока не стукнет, до тех  пор он не пой-мет,  -- говорил
сам с собой Макар. -- На судьбу обижаемся, а она учит, матушка. Учит.
     Проходили еще люди. Макар заговаривал со всеми, и все  в таком  же духе
-- в воскресном. Подсказывал, как можно теще насолить, как заставить уважать
себя дирекцию совхоза. Надо только  смелей  быть. Выступать подряд  на  всех
собра-ниях и каждый раз -- против. Они  сперва окрысятся, попро-буют ущемить
как-нибудь, а ты на собрании и про  это.  Важ-но --  не сдаваться. Когда они
поймут, что с тобой ничего нельзя сделать, тогда начнут уважать. А то еще  и
побаиваться станут -- грешки-то есть. У кого их нету?
     -- Дак ведь возьмут да и выгонют.
     -- А куда выгонять-то? Дальше-то?.. Это ж не с завода.
     Где-нибудь  часа  так  в  два  пополудни  к Макару выходил  дед Кузьма,
выпивоха и правдолюб. Опохмелиться у него ни-когда денег не было.
     --  Дай  на бутылку. Во  вторник  поплывем  с зятем  рыба-чить, привезу
рыбки.
     Макар давал рубль двадцать -- на плодово-ягодную. Толь-ко просил:
     -- Приходи здесь пить. А то поговорить не с кем.
     Дед приносил  бутылку  плодово-ягодной,  выпивал  ста-кан,  и ему сразу
легчало.
     -- Вчерась перебрали с зятем. Тоже лежит мучается.
     -- Отнеси стаканчик.
     -- Ничо, оклемается -- молодой. Мне этой самому -- только-только.
     -- Жадный.
     -- Нет, -- просто говорил дед.
     -- А взять-то тоже не на что? Зятю-то.
     -- Да есть у Нюрки... Она рази даст. Тут хоть подохни. Как жена-то?
     -- Хворает.
     --  Ты  ее, случаем, не поколачиваешь тайком?  -- чего она  у  тебя все
время хворает?..
     -- Ни разу пальцем не тронул. Так -- организм слабый.
     -- Чудной ты мужик, Макар. Не пойму тебя. Нашенских, кто на глазах рос,
всех понимаю, а тебя никак не пойму.
     -- Чем же я кажусь чудной? -- искренне интересовался Макар.
     --  Ну как  же? Подошло воскресенье --  ты  сидишь день-деньской  сложа
ручки. Люди  ждут  не  дождутся этого воскресенья,  чтоб  себе  по хозяйству
чего-нибудь сделать, а тебе вроде и делать нечего.
     -- А на кой оно мне... хозяйство-то?
     -- Вот то и чудно-то. Ты из каких краев-то? Или я уж спрашивал?
     -- Недалеко отсюда. Что мне его, хозяйство-то, в гроб с собой?
     -- Ну, тебе до гроба ишо... Поживешь. Работа  --  не бей лежачего. И не
совестно ведь! -- искренне изумлялся дед. -- Неужель не совестно? На тебе же
пахать надо, а ты...
     -- Ни на вот эстолько. -- Макар показывал кончик ми-зинца.
     -- А почто, например, ты  то одно  людям говоришь, то другое --  совсем
наоборот? Чего ты их путаешь-то?
     Макар глубокомысленно думал, глядя на улицу, потом говорил. Похоже, всю
правду, какую знал про себя.
     -- Не для этой я жизни родился, дед... Для этой, но гораз-до круче умом
замешан.
     -- Для какой же ты жизни?
     -- Сам не знаю. Вот говоришь -- путаю людей. Я сам не знаю, как мне их:
жалеть  или  надсмехаться  над ними.  Хожу, гляжу  -- охота  помочь  советом
каким-нибудь...  Потом раздумаешься:  да пошли вы все!..  Как  жили,  так  и
живите -- кроты.
     -- Хм.
     --  Так  вот  ходишь неделю, тыкаешься  в ихные  дела...  По-том придет
воскресенье, и я  вроде отдыхаю. Давайте, думаю, черти, -- гните дальше. А я
еще какую-нибудь пакость подскажу.
     -- Во стерьва-то!
     -- Ей-Богу! А завтра опять пойду по домам, опять  полезу  с советами. И
знаю, что  не слушают они моих  советов,  а удержаться  не могу. Мне бы -- в
большом  масштабе советы-то давать,  у меня бы  вышло.  Ну, подучиться, само
собой... У меня какой-то зуд на советы. Охота учить, и все, хоть умри.
     -- Дак и учил бы одному чему, а то, как...
     -- Да я и хочу! Но  ведь я им одно, а они меня по матушке. А то и -- по
загривку. Ванька вон Соломин... так и пустил с крыльца.
     -- Ххэ!.. У того не заржавит.
     --  А я  для его  же пользы --  назови, мол, сыночка-то Ми-тей, в честь
свояка, свояк-то  в  лепешку расшибется  -- будет посылки слать. Какая  ему,
дураку, разница -- Митя у него будет расти или Ваня?  А жить все же маленько
полегче было бы --  свояк-то  на Севере, тыщи ворочает... А так-то  я их  не
презираю, людей-то. Наоборот, мне их жалко.
     Старик допивал остатки вина, поднимался.
     -- И все-таки стерьва ты, -- говорил беззлобно. -- Пута-ешь людей.
     -- Что, пошел?
     -- Пойду...  Зять теперь очухался,  погреб небось копает. Он с похмелья
злой на работу. Помочь надо. Рыбки-то занесу килограмма два. Во вторник.
     -- Ладно, сгодится. Я до ухи любитель.
     -- Спасибо, что выручил.
     -- Не за что.
     Дед  уходил. А  Макар оставался сидеть на  скамеечке, гля-дел  на село,
курил.
     Иногда  из  дома  выходила  больная  жена  --  к  теплу,  к  со-лнышку.
Присаживалась рядышком.
     --  Вот ведь сколько домов!.. -- раздумчиво, не глядя на  жену, говорил
Макар. -- И в каждом дому -- свое. А это -- только одна деревня. А их, таких
деревень-то, по России -- ое-ей сколько!..
     -- Много, -- соглашалась жена.
     -- Много,  -- вздыхал Макар. -- Много. Где же всем по-можешь! Завязнешь
к чертям... Или -- пристукнет где-нито насовсем. А все же жалко дураков...

назад