Электронная библиотека | Биография Татьяна Толстая
Назад
Вид из окна
Александру Раппопорту
Мне было семнадцать лет, и мы жили на даче.
В то лето все играли в бадминтон, с утра до вечера. Играли мои сестры, Сережа с
соседней дачи и девочки-близнецы, гостившие у нас. А мама не выходила из дома,
готовила на всех. Нет, выходила: картошку чистила на крыльце. Не помню, чтобы
кто-нибудь ей помогал. Но как весело и безмятежно жили летом шестидесятого
года, помню.
Сосед Сережа поступал в то лето в
театральный институт. Все понимали, что с его фамилией в институт не поступить.
Он и не поступил. В конце августа я встретила его у озера. Сережа сидел на
обрыве и смотрел на другой берег озера, пустынный, нежилой. Там был полигон.
Надо было подойти и сказать что-нибудь бодрое, фальшивое: "Привет, Сережа.
Не унывай. На следующий год поступишь".
Сережа встал и глухим голосом сказал, что
хочет на мне жениться, потому что любит меня. И мы уедем далеко. Я молчала. В
голове пронеслось: почему нужно уезжать? И где мы будем жить? В домике путевого
обходчика? Нам будет там тесно. А когда пойдут затяжные дожди, просто
невыносимо.
- Ты мне ответь завтра,- сказал Сережа.-
Приходи сюда в это же время.
Я повернулась и пошла к себе на дачу. В
этот же день я уехала в Ленинград.
Я встретила Сережу первого сентября. Он
ждал меня возле института. Я улыбнулась, но он не улыбнулся в ответ.
- Ты ничего не хочешь мне сказать?- спросил
он.
- У тебя шнурок развязался и спина белая.
Он внимательно посмотрел на меня, и я
увидела в его взгляде сожаление. Сережину удаляющуюся фигуру я не сохранила в
памяти. Но мне хотелось, чтобы он опять приходил и ждал меня у факультета. А я,
хочу - замечу, хочу сделаю вид, что не вижу его.
Только один раз я была в Сережиной
квартире, зашла за книгой к его маме. Он уже не жил тут: ушел из дому и снимал
комнату в коммуналке. Сережина мама - сигарета, кофе, Томас Манн на
кресле-качалке - мне очень нравилась, хотя я не курила, не пила кофе и не
любила Томаса Манна. Мое развитие остановилось тогда на чае с сахаром, бубликах
с маком и Лескове на сон грядущий. Мама говорила о сыне, как брошенная жена:
- Верю, что вернется, но звать не буду.
Сережина комната мало что говорила о ее
хозяине: пустой стол, на полке одинокий том, "Образы Италии" и
майонезная банка, наполненная копейками,тогда все что-нибудь копили.
Окно комнаты выходило на слепую стену
старого дома. На уровне четвертого этажа, как часто бывает в Ленинграде,
светилось одинокое окно. Но оно не оживляло стену. Лучше бы его и не было
совсем. Я подумала: он никогда не вернется сюда. Нет, вид из окна не был
безнадежным: боковым зрением я различила тополь и скамейку под ним. Двор был
обитаемым, можно было возвращаться.
После занятий в институте мы ходили всей
группой через Дворцовый мост к метро и по дороге изображали преподавателей и
злых деканатских теток.
Жизнь была бесконечной и обещала скорое
счастье, надо было только накопить силы, чтобы удержать его, когда оно придет.
Далеко впереди горели огни, но на их свет каждый шел своей дорогой.
Смотрю на фотографию первокурсниц: слева,
черненькая, уедет в Америку и там процветет. В центре, некрасивая, сделает
партийную карьеру и перестанет узнавать однокурсников, а та, что справа,-
красавица с длинной косой,покончит с собой от безответной любви.
Настал день, когда я обнаружила, что иду по
Дворцовому мосту одна: все девчонки нашли женихов, кто разведенного, вероломного,
кто бедного студента, инвалида с детства, Я запаниковала и быстро вышла замуж.
Готова была ко всему, но оказалось, что самое страшное в семейной жизни -
суббота и воскресенье. Вскоре муж отошел за кулисы жизни и там остался. За
кулисами он чинил проводку, возился с реквизитом, курил в форточку. И даже
иногда подавал реплики, но на сцену больше не вышел.
Приходили гости, защищались диссертации,
погибали однокашники-альпинисты, всегда единственные сыновья. До меня доходили
слухи, что Сережа к маме так и не вернулся: переехал в Москву и стал
журналистом.
Далекие огни, так манившие в молодости,
погасли, а новые не зажигались, и мне опять захотелось, чтобы Сережа ждал меня
где-нибудь на перекрестке или на кольце трамвая. Или хотя бы позвонил и позвал
уехать с ним, как тогда, у озера, и я бы согласилась.
Когда сослуживец узнал, что я еду в
командировку в Швецию, он оживился:
- Так там же давно Сережка Клейн живет!
Бывший журналист московский. Помнишь такого? Ваш сосед по даче. Пиши телефон, в
гости зайдешь.
- Привет, старуха,- раздался в трубке
Сережин голос.- Ждем тебя к ужину, жена будет рада.
Он жил на окраине города, в собственном
доме. Прежде чем позвонить в дверь, я вынула из сумки подарок, неподъемный
альбом. "Церковная утварь в московских музеях".
Меня встретил красивый пожилой мужчина в
вязаной кофте, с трубкой в руке.
- Ну, как тебе Швеция? В порядке?- спросил
он насмешливо, примериваясь, куда бы положить "Церковную утварь",
совершенно ему не нужную.- Да ты проходи ко мне.
На большом столе лежали стопки журналов и
стояло блюдо яблок, не знакомых с червяком. По стенам кругом - книги и ноты,
хотя музыкальных инструментов в комнате не было. На двери - чтобы забавлять
гостей - карта ленинских мест Выборгского района Ленинграда.
Я подошла к окну и увидела пустынную,
залитую светом улицу, такую тихую, что было слышно, как бьется сердце.
- Что ты увидела?- спросил Сережа.- Не на
что там смотреть... Ты знаешь, я однажды позвонил домой, в свою старую
коммуналку. Вспомнил, что прошло тридцать лет, как я там не живу, и позвонил.
Попросил к телефону Сережу Клейна. Иван Матвеевич,- невероятно, он жив,-
зашаркал по коридору. Я слышал, как он постучал в мою комнату, подождал, потом
зашаркал назад и сказал мне в трубку: "Нет у них никого".
Я посмотрела на Сережу.
- Нет у них никого,- повторил он и помолчал
немного.- Ладно, пошли в столовую. Гунилла ждет. За столом будем говорить
по-английски.
Он погасил свет. Холодная улица за окном
засияла еще сильнее. И это сияние не оставляло мне никакой надежды.
Вперед
Электронная библиотека | Биография Татьяна Толстая