Осетинское предание 

«Отец, о чем это стонет метель?..» 
Из горских песен 
Там, где смерть и вечный холод, 
Бури вой и рев лавин, 
Старый Гуд живет, владыка 
Гор, потоков и стремнин. 
В ледниках за облаками 
Белый снег — его постель, 
Черный вихрь — его одежда, 
Борода его — метель. 
И когда он над горами 
Мчится, бешенством объят, — 
Водопады цепенеют, 
Скалы вечные дрожат. 
Но однажды гений смерти, 
Этот дух враждебных сил, 
Одинокую пастушку 
Гор окрестных полюбил. 
Бог стихий неукротимых, 
Разрушенья мрачный бог 
Целовал в траве весенней 
Легкий след девичьих ног. 
Он хранил ее, лелеял, 
Баловал и на венки 
Ей растил по горным кручам 
Алый мак и васильки. 
Чтобы мягче было ножкам — 
Мох зеленый расстилал, 
На пути ее горстями 
Землянику рассыпал. 
А заблудится, бывало, — 
Через бешеный поток 
Изо льда ей перекинет 
Он серебряный мосток. 
Сколько раз ее от смерти 
Он спасал, но от греха 
Не сберег, — его малютка 
Полюбила пастуха. 
Старый Гуд не может сердце 
Гордой девы победить, 
И ревнует, и не знает, 
Как счастливцам отомстить. 
Раз любимого ягненка 
Не могли они найти, 
Заблудились, — ночь и вьюга 
Их застали на пути. 
Тьма кругом; зашли в пещеру, 
Разложили огонек; 
Озарился теплым светом 
Их уютный уголок. 
Между тем как за стеною 
Вой метели все грозней, 
Разговор их тише, тише, 
Поцелуи — горячей… 
Стонет Гуд, ревет от злобы, — 
А они за огоньком, 
Беззаботные, смеются 
Над ревнивым стариком. 
«Будь моей!..» — Она слабеет, 
Отдается… Вдруг скала 
Страшно вздрогнула, и буря 
Всю пещеру потрясла. 
Гром затих, — настала сразу 
Тишина. Он поднял взгляд, 
Побледнел — и мщенье Гуда 
Понял, ужасом объят. 
Вход пещеры был завален 
Глыбой камня, и страшна 
После бешеной метели 
Гробовая тишина… 
Чтоб забыться на мгновенье, 
Он прижал ее к груди 
И шептал ей: «О подумай, 
Сколько счастья впереди! 
Будь моей… Не бойся смерти… 
Старый Гуд, любовь сильней 
Всех стихий твоих враждебных, 
Всех мучений и скорбей!» 
Но прошло три дня, и голод 
Потушил у них в крови 
То, что вечным им казалось — 
Мимолетный жар любви. 
Разошлись они безмолвно, 
Как враги, и в их очах 
Только ненависть блеснула 
И животный, дикий страх. 
По углам сидят, как звери, 
Смотрят пристально, без слов, 
И глаза у них сверкают 
В темноте, как у волков. 
На четвертый день он тихо 
Встал; безумьем взор горел, 
Он, дрожа, как на добычу 
На любовницу смотрел. 
Бродит страшная улыбка 
На запекшихся губах, 
Нож сверкает в неподвижных, 
Грозно поднятых руках. 
Подошел, но вдруг протяжно, 
Словно ведьма иль шакал, 
В щель стены над самым ухом 
Старый Гуд захохотал. 
А потом все громче, громче, 
Необъятней и страшней 
Загремела, бог могучий, 
Песня ярости твоей. 
Визг и хохот, словно в пляске 
Мчатся тысячи бесов 
И скликаются пред битвой 
Миллионы голосов. 
Старый Гуд, кружась в метели, 
Опьяненный торжеством, 
Заливается, хохочет 
И ревет сквозь вихрь и гром: 
«Не меня ли ты отвергла? 
Что же, радуйся теперь! 
Посмотри-ка, полюбуйся — 
Твой любовник — дикий зверь!» 
Но, из рук убийцы вырвав, 
В сердце собственное нож 
Дева гордая вонзила 
И воскликнула: «Ты лжешь! 
Я сама ему на пищу 
Кровь и тело отдаю, 
Я любовью победила 
Силу грозную твою!..» 
Старый Гуд завыл от боли, 
Свод пещеры повалил 
И несчастных под огромной 
Глыбой скал похоронил. 
В ледники свои родные 
Возвратился мрачный бог, 
Но напрасно было мщенье: 
Он забыть ее не мог. 
Оттого-то зимней ночью 
Чей-то долгий, долгий стон 
Прозвучит порой в метели: 
«Горе мне, я побежден!..»