|
Лишившись своего верного друга, Чертопханов опять запил, и на этот раз уже гораздо посерьезнее. Дела его вовсе под гору пошли. Охотиться стало не на что, последние денежки перевелись, последние людишки поразбежались. Одиночество для Пантелея Еремеича наступило совершенное: не с кем было слово перемолвить, не то что душу отвести. Одна лишь гордость в нем не умалилась. Напротив: чем хуже становились его обстоятельства, тем надменнее, и высокомернее, и неприступнее становился он сам. Он совсем одичал под конец. Одна утеха, одна радость осталась у него: удивительный верховой конь, серой масти, донской породы, прозванный им Малек-Аделем, действительно замечательное животное. Достался ему этот конь следующим образом. Проезжая однажды верхом по соседней деревне, Чертопханов услыхал мужичий гам и крик толпы около кабака. Посреди этой толпы, на одном и том же месте, беспрестанно поднимались и опускались дюжие руки. -- Что там такое происходит? -- спросил он свойственным ему начальственным тоном у старой бабы, стоявшей у порога своей избы. Опершись о притолоку и как бы дремля, посматривала баба в направлении кабака. Белоголовый мальчишка в ситцевой рубашонке, с кипарисным крестиком на голой грудке, сидел, растопыря ножки и сжав кулачонки, между ее лаптями; цыпленок тут же долбил задеревенелую корку ржаного хлеба. -- А Господь ведает, батюшка, -- отвечала старуха, -- и, наклонившись вперед, положила свою сморщенную темную руку на голову мальчишки, -- слышно, наши ребята жида бьют. -- Как жида? какого жида? -- А Господь его ведает, батюшка. Проявился у нас жид какой-то; и отколе его принесло -- кто его знает? Вася, иди, сударик, к маме; кш, кш, поскудный! Баба спугнула цыпленка, а Вася ухватился за ее поневу. -- Так вот его и бьют, сударь ты мой. -- Как бьют? за что? -- А не знаю, батюшка. Стало, за дело. Да и как не бить? Ведь он, батюшка, Христа распял! Чертопханов гикнул, вытянул лошадь нагайкой по шее, помчался прямо на толпу -- и, ворвавшись в нее, начал той же самой нагайкой без разбору лупить мужиков направо и налево, приговаривая прерывистым голосом: -- Само...управство! Само...у...правство! Закон должен наказывать, а не част...ны...е ли...ца! Закон! Закон!! За...ко...он!!! Двух минут не прошло, как уже вся толпа отхлынула в разные стороны -- и на земле, перед дверью кабака, оказалось небольшое, худощавое, черномазое существо в нанковом кафтане, растрепанное и истерзанное... Бледное лицо, закатившиеся глаза, раскрытый рот... Что это? замирание ужаса или уже самая смерть? -- Это вы зачем жида убили? -- громогласно воскликнул Чертопханов, грозно потрясая нагайкой. Толпа слабо загудела в ответ. Иной мужик держался за плечо, другой за бок, третий за нос. -- Здоров драться-то! -- послышалось в задних рядах. -- С нагайкой-то! этак-то всякий! -- промолвил другой голос. -- Жида зачем убили? -- спрашиваю я вас, азиаты оглашенные! -- повторил Чертопханов. Но тут лежавшее на земле существо проворно вскочило на ноги и, забежав за Чертопханова, судорожно ухватилось за край его седла. Дружный хохот грянул среди толпы. -- Живуч! -- послышалось опять в задних рядах. -- Та же кошка! -- Васе высокоблагоуродие, заступитесь, спасите! -- лепетал между тем несчастный жид, всею грудью прижимаясь к ноге Чертопханова, -- а то они убьют, убьют меня, васе высокоблагоуродие! -- За что они тебя? -- спросил Чертопханов. -- Да ей зе Богу не могу сказать! Тут вот у них скотинка помирать стала... так они и подозревают... а язе... -- Ну, это мы разберем после! -- перебил Чертопханов, -- а теперь ты держись за седло да ступай за мною. А вы! -- прибавил он, обернувшись к толпе, -- вы знаете меня? Я помещик Пантелей Чертопханов, живу в сельце Бессонове, -- ну, и, значит, жалуйтесь на меня, когда заблагорассудится, да и на жида кстати! -- Зачем жаловаться? -- проговорил с низким поклоном седобородый, степенный мужик, ни дать ни взять древний патриарх. (Жида он, впрочем, тузил не хуже других.) Мы, батюшка Пантелей Еремеич, твою милость знаем хорошо; много твоей милостью довольны, что поучил нас! -- Зачем жаловаться! -- подхватили другие. -- А с нехриста того мы свое возьмем! Он от нас не уйдет! Мы его, значит, как зайца в поле... Чертопханов повел усами, фыркнул -- и поехал шагом к себе в деревню, сопровождаемый жидом, которого он освободил таким же образом от его притеснителей, как некогда освободил Тихона Недопюскина. назад
На главную
|
