Бирюк

(Из цикла "Записки охотника")

Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. До дому еще было верст восемь; моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес. Гроза надвигалась. Впереди огромная лиловая туча медленно поднималась из-за леса; надо мною и мне навстречу неслись длинные серые облака; ракиты тревожно шевелились и лепетали. Душный жар внезапно сменился влажным холодом; тени быстро густели. Я ударил вожжой по лошади, спустился в овраг, перебрался через сухой ручей, весь заросший лозинками, поднялся в гору и въехал в лес. Дорога вилась передо мною между густыми кустами орешника, уже залитыми мраком; я подвигался вперед с трудом. Дрожки прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, беспрестанно пересекавшим глубокие продольные рытвины -- следы тележных колес; лошадь моя начала спотыкаться. Сильный ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали, крупные капли дождя резко застучали, зашлепали по листьям, сверкнула молния, и гроза разразилась. Дождь полил ручьями. Я поехал шагом и скоро принужден был остановиться: лошадь моя вязла, я не видел ни зги. Кое-как приютился я к широкому кусту. Сгорбившись и закутавши лицо, ожидал я терпеливо конца ненастья, как вдруг, при блеске молнии, на дороге почудилась мне высокая фигура. Я стал пристально глядеть в ту сторону -- та же фигура словно выросла из земли подле моих дрожек.

-- Кто это? -- спросил звучный голос.

-- А ты кто сам?

-- Я здешний лесник.

Я назвал себя.

-- А, знаю! Вы домой едете?

-- Домой. Да видишь, какая гроза...

-- Да, гроза, -- отвечал голос.

Белая молния озарила лесника с головы до ног; трескучий и короткий удар грома раздался тотчас вслед за нею. Дождик хлынул с удвоенной силой.

-- Не скоро пройдет, -- продолжал лесник.

-- Что делать!

-- Я вас, пожалуй, в свою избу проведу, -- отрывисто проговорил он.

-- Сделай одолжение.

-- Извольте сидеть.

Он подошел к голове лошади, взял ее за узду и сдернул с места. Мы тронулись. Я держался за подушку дрожек, которые колыхались, "как в море челнок", и кликал собаку. Бедная моя кобыла тяжко шлепала ногами по грязи, скользила, спотыкалась; лесник покачивался перед оглоблями направо и налево, словно привиденье. Мы ехали довольно долго; наконец мой проводник остановился: "Вот мы и дома, барин", -- промолвил он спокойным голосом. Калитка заскрыпела, несколько щенков дружно залаяло. Я поднял голову и при свете молнии увидал небольшую избушку посреди обширного двора, обнесенного плетнем. Из одного окошечка тускло светил огонек. Лесник довел лошадь до крыльца и застучал в дверь. "Сичас, сичас!" -- раздался тоненький голосок, послышался топот босых ног, засов заскрыпел, и девочка лет двенадцати, в рубашонке, подпоясанная покромкой, с фонарем в руке, показалась на пороге.

-- Посвети барину, -- сказал он ей, -- а я ваши дрожки под навес поставлю.

Девочка глянула на меня и пошла в избу. Я отправился вслед за ней.

Изба лесника состояла из одной комнаты, закоптелой, низкой и пустой, без полатей и перегородок. Изорванный тулуп висел на стене. На лавке лежало одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле печки. Лучина горела на столе, печально вспыхивая и погасая. На самой середине избы висела люлька, привязанная к концу длинного шеста. Девочка погасила фонарь, присела на крошечную скамейку и начала правой рукой качать люльку, левой поправлять лучину. Я посмотрел кругом -- сердце во мне заныло: не весело войти ночью в мужицкую избу. Ребенок в люльке дышал тяжело и скоро.

-- Ты разве одна здесь? -- спросил я девочку.

-- Одна, -- произнесла она едва внятно.

-- Ты лесникова дочь?

-- Лесникова, -- прошептала она.

Дверь заскрыпела, и лесник шагнул, нагнув голову, через порог. Он поднял фонарь с полу, подошел к столу и зажег светильню.

-- Чай, не привыкли к лучине? -- проговорил он и тряхнул кудрями.

Я посмотрел на него. Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Черная курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза. Он слегка уперся руками в бока и остановился передо мною.

Я поблагодарил его и спросил его имя.

-- Меня зовут Фомой, -- отвечал он, -- а по прозвищу Бирюк {Бирюком называется в Орловской губернии человек, одинокий и угрюмый. (Прим. И.С.Тургенева.)}.

-- А, ты Бирюк?

Я с удвоенным любопытством посмотрел на него. От моего Ермолая и от других я часто слышал рассказы о леснике Бирюке, которого все окрестные мужики боялись как огня. По их словам, не бывало еще на свете такого мастера своего дела: "Вязанки хворосту не даст утащить; в какую бы ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет, как снег на голову, и ты не думай сопротивляться, -- силен, дескать, и ловок как бес... И ничем его взять нельзя: ни вином, ни деньгами; ни на какую приманку не идет. Уж не раз добрые люди его сжить со свету собирались, да нет -- не дается".

Вот как отзывались соседние мужики о Бирюке.

-- Так ты Бирюк, -- повторил я, -- я, брат, слыхал про тебя. Говорят, ты никому спуску не даешь.

-- Должность свою справляю, -- отвечал он угрюмо, -- даром господский хлеб есть не приходится.

Он достал из-за пояса топор, присел на пол и начал колоть лучину.

-- Аль у тебя хозяйки нет? -- спросил я его.

-- Нет, -- отвечая он и сильно махнул топором.

-- Умерла, знать?

-- Нет... да... умерла, -- прибавил он и отвернулся.

Я замолчал; он поднял глаза и посмотрел на меня.

-- С прохожим мещанином сбежала, -- произнес он с жестокой улыбкой. Девочка потупилась; ребенок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке.

-- На, дай ему, -- проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. -- Вот и его бросила, -- продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к двери, остановился и обернулся.

-- Вы, чай, барин, -- начал он, -- нашего хлеба есть не станете, а у меня окромя хлеба...

-- Я не голоден.

-- Ну, как знаете. Самовар бы я вам поставил, да чаю у меня нету... Пойду посмотрю, что ваша лошадь.

Он вышел и хлопнул дверью. Я в другой раз осмотрелся. Изба показалась мне еще печальнее прежнего. Горький запах остывшего дыма неприятно стеснял мне дыхание. Девочка не трогалась с места и не поднимала глаз; изредка поталкивала она люльку, робко наводила на плечо спускавшуюся рубашку; ее голые ноги висели, не шевелясь.

-- Как тебя зовут? -- спросил я.

-- Улитой, -- проговорила она, еще более понурив свое печальное личико.

Лесник вошел и сел на лавку.

-- Гроза проходит, -- заметил он после небольшого молчанья, -- коли прикажете, я вас из лесу провожу.

Я встал. Бирюк взял ружье и осмотрел полку.

-- Это зачем? -- спросил я.

-- А в лесу шалят... У Кобыльего Верху {"Верхом" называется в Орловской губернии овраг. (Прим. И.С.Тургенева.)} дерево рубят, -- прибавил он в ответ на мой вопрошающий взор.

-- Будто отсюда слышно?

-- Со двора слышно.

Мы вышли вместе. Дождик перестал. В отдалении еще толпились тяжелые громады туч, изредка вспыхивали длинные молнии; но над нашими головами уже виднелось кое-где темно-синее небо, звездочки мерцали сквозь жидкие, быстро летевшие облака. Очерки деревьев, обрызганных дождем и взволнованных ветром, начинали выступать из мрака. Мы стали прислушиваться. Лесник снял шапку и потупился. "Во... вот, -- проговорил он вдруг и протянул руку, -- вишь какую ночку выбрал". Я ничего не слышал, кроме шума листьев. Бирюк вывел лошадь из-под навеса. "А этак я, пожалуй, -- прибавил он вслух, -- и прозеваю его". -- "Я с тобой пойду... хочешь?" -- "Ладно, -- отвечал он и попятил лошадь назад, -- мы его духом поймаем, а там я вас провожу. Пойдемте".

Мы пошли: Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того чтобы прислушиваться к стуку топора. "Вишь, -- бормотал он сквозь зубы, -- слышите? слышите?" -- "Да где?" Бирюк пожимал плечами. Мы спустились в овраг, ветер затих на мгновенье -- мерные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался.

-- Повалил... -- пробормотал Бирюк.

Между тем небо продолжало расчищаться; в лесу чуть-чуть светлело. Мы выбрались наконец из оврага. Подождите здесь", -- шепнул мне лесник, нагнулся и, подняв ружье кверху, исчез между кустами. Я стал прислушиваться с напряжением. Сквозь постоянный шум ветра чудились мне невдалеке слабые звуки: топор осторожно стучал по сучьям, колеса скрыпели, лошадь фыркала... "Куда? стой!" -- загремел вдруг железный голос Бирюка. Другой голос закричал жалобно, по-заячьи... Началась борьба. "Вре-ешь, вре-ешь, -- твердил, задыхаясь, Бирюк, -- не уйдешь..." Я бросился в направлении шума и прибежал, спотыкаясь на каждом шагу, на место битвы. У срубленного дерева, на земле, копошился лесник; он держал под собою вора и закручивал ему кушаком руки на спину. Я подошел. Бирюк поднялся и поставил его на ноги. Я увидел мужика, мокрого, в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой. Дрянная лошаденка, до половины закрытая угловатой рогожкой, стояла тут же вместе с тележным ходом. Лесник не говорил ни слова; мужик тоже молчал и только головой потряхивал.

-- Отпусти его, -- шепнул я на ухо Бирюку, -- я заплачу за дерево.

Бирюк молча взял лошадь за холку левой рукой; правой он держал вора за пояс: "Ну, поворачивайся, ворона!" -- промолвил он сурово. "Топорик-то вон возьмите", -- пробормотал мужик. "Зачем ему пропадать!" -- сказал лесник и поднял топор. Мы отправились. Я шел позади... Дождик начал опять накрапывать и скоро полил ручьями. С трудом добрались мы до избы. Бирюк бросил пойманную лошаденку посреди двора, ввел мужика в комнату, ослабил узел кушака и посадил его в угол. Девочка, которая заснула было возле печки, вскочила и с молчаливым испугом стала глядеть на нас. Я сел на лавку.

-- Эк его, какой полил, -- заметил лесник, -- переждать придется. Не хотите ли прилечь?

-- Спасибо.

-- Я бы его, для вашей милости, в чуланчик запер, -- продолжал он, указывая на мужика -- да вишь, засов...

-- Оставь его тут, не трогай, -- перебил я Бирюка.

Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены... Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу... дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.

-- Фома Кузьмич, -- заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, -- а, Фома Кузьмич.

-- Чего тебе?

-- Отпусти.

Бирюк не отвечал.

-- Отпусти... с голодухи... отпусти.

-- Знаю я вас, -- угрюмо возразил лесник, -- ваша вся слобода такая -- вор на воре.

-- Отпусти, -- твердил мужик, -- приказчик... разорены, во как... отпусти!

-- Разорены!.. Воровать никому не след.

-- Отпусти, Фома Кузьмич... не погуби. Ваш-то, сам знаешь, заест, во как.

Бирюк отвернулся. Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно.

-- Отпусти, -- повторил он с унылым отчаяньем, -- отпусти, ей-Богу, отпусти! Я заплачу, во как, ей-Богу. Ей-Богу, с голодухи... детки, пищат, сам знаешь. Круто, во как, приходится.

-- А ты все-таки воровать не ходи.

-- Лошаденку, -- продолжал мужик, -- лошаденку-то, хоть ее-то... один живот и есть... отпусти!

-- Говорят, нельзя. Я тоже человек подневольный: с меня взыщут. Вас баловать тоже не приходится.

-- Отпусти! Нужда, Фома Кузьмич, нужда, как есть того... отпусти!

-- Знаю я вас!

-- Да отпусти!

-- Э, да что с тобой толковать; сиди смирно, а то у меня, знаешь? Не видишь, что ли, барина?

Бедняк потупился... Бирюк зевнул и положил голову на стол. Дождик все не переставал. Я ждал, что будет.

Мужик внезапно выпрямился. Глаза у него загорелись, и на лице выступила краска. "Ну на, ешь, на, подавись, на, -- начал он, прищурив глаза и опустив углы губ, -- на, душегубец окаянный: пей христианскую кровь, пей..."

Лесник обернулся.

-- Тебе говорю, тебе, азиат, кровопийца, тебе!

-- Пьян ты, что ли, что ругаться вздумал? -- заговорил с изумлением лесник. -- С ума сошел, что ли?

-- Пьян!.. не на твои ли деньги, душегубец окаянный, зверь, зверь, зверь!

-- Ах ты... да я тебя!..

-- А мне что? Все едино -- пропадать; куда я без лошади пойду? Пришиби -- один конец; что с голоду, что так -- все едино. Пропадай все: жена, дети -- околевай все... А до тебя, погоди, доберемся!

Бирюк приподнялся.

-- Бей, бей, -- подхватил мужик свирепым голосом, -- бей, на, на, бей... (Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него.) Бей! бей!

-- Молчать! -- загремел лесник и шагнул два раза.

-- Полно, полно, Фома, -- закричали, -- оставь его... Бог с ним.

-- Не стану я молчать, -- продолжал несчастный. -- Все едино -- околевать-то. Душегубец ты, зверь, погибели на тебя нету... Да постой, недолго тебе царствовать! затянут тебе глотку, постой!

Бирюк схватил его за плечо... Я бросился на помощь мужику...

-- Не троньте, барин! -- крикнул на меня лесник.

Я бы не побоялся его угрозы и уже протянул было руку; но, к крайнему моему изумлению, он одним поворотом сдернул с локтей мужика кушак, схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза, растворил дверь и вытолкнул его вон.

-- Убирайся к черту с своей лошадью, -- закричал он ему вслед, -- да смотри, в другой раз у меня!..

Он вернулся в избу и стал копаться в углу.

-- Ну, Бирюк, -- промолвил я наконец, -- удивил ты меня: ты, я вижу, славный малый.

-- Э, полноте, барин, -- перебил он меня с досадой, -- не извольте только сказывать. Да уж я лучше вас провожу, -- прибавил он, -- знать, дождика-то вам не переждать...

На дворе застучали колеса мужицкой телеги.

-- Вишь, поплелся! -- пробормотал он, -- да я его!..

Через полчаса он простился со мной на опушке леса.

На главную