назад

Поезд

1.

 

И снова на бегу меня пейзаж встречает,

вдоль поезда летит, воронками крутясь,

и валится в окно, и потолок качает,

и веером скользит в пороховую грязь.

 

И крутятся, как снег, ночные перелески,

от вальса и стогов кружится голова.

И танец колдовства, и ветра переплески

рисует на лугах безмолвная трава.

 

Прозрачный снегопад весь этот бег венчает.

Но то не снег летит, а разжимает горсть,

но то старик Харон монеты возвращает,

но то висит, как снег, летейской стужи гроздь.

 

И в грохоте колес, и в пересохшей Лете,

и в говоре морей - тревожный хор сирен.

И вещий Одиссей, один на целом свете,

переживает бег, задуманный как плен.

 

И две его руки сквозь снегопад воздеты,

сквозь бесконечный бег, когда предела нет

шуршащим берегам ненаселенной Леты.

А поезд, как снежок, разбрасывает свет.

 

2.

 

Полустанок. Огни. Это поезд притих.

Это колокол ночи, отринувший взмах,

ощущает созвездья на склонах своих.

Это так же, как детство в далеких горах.

 

Так глаза в темноту открывает зверек

и, не видя себя, превращается в крик,

и смиряется тьма, и ложится у ног -

это снег на лету застывает на миг.

 

Но откуда-то вдруг вылетает состав -

это встречный, он крутит меня на бегу

с полустанком, с огнями, от звука отстав,

надвигаясь стогами на сонном лугу.

 

Это снова Харон разжимает кулак.

Это линия жизни с ладони в упор

снегопадом слетает, впиваясь во мрак,

и рисует собой очертания гор.

 

И вершины скользят, как изгибы ужа,

и срываются в белую кровь облаков.

И трава замирает в тумане, дрожа,

укрывая себя от своих двойников.

 

Это горы во мне продолжают расти,

это снег надвигается с разных сторон.

Если линию жизни не спрятать в горсти,

то к кому не вернется с монетой Харон?

 

Кто получит монету и сможет забыть,

как Харона ладонь уменьшалась на треть,

или смерти коснуться и глаз не закрыть,

или встать в стороне - на себя посмотреть?

 

3.

 

И снова летят поезда.

Уже на востоке светлеет,

уже под мостами вода

от грохота их тяжелеет.

 

Как осенью, как в холода,

она навсегда безголоса.

Как в небо, глядится сюда,

а в небе грохочут колеса.

 

Найдется ли там уголок,

в ее опрокинутом доме,

тому, кто забыться не смог

в бессонном летейском проеме?

 

А толпы вагонов под ней

насквозь проросли облаками,

и стало как будто темней

в ее перевернутом храме.

 

Туда простирает окно

какой-нибудь путник невольный,

и силится выпрямить дно

расправленный лед колокольный.

 

Уже тяжелеет вода,

и воздух проемами рвется.

Уже никогда, никогда

оттуда никто не вернется.

 

4.

 

И поезд вдоль ночи вагонную осень ведет

и мерно шумит на родном языке океана.

Предчувствием снега блуждает огней хоровод,

как бред шестеренок внутри механизма тумана.

 

И, уши закрыв, наклонившись, сидит Одиссей,

читая кручину, один в полутемном вагоне.

И пенье сирен надвигается тяжестью всей,

и меркнет, и реет, и слух обжигает ладони.

 

И ту же кручину читая с другого конца,

за окнами ветер проносит обрывки пейзажа,

и вьется, и рвется, и чертит изгибы лица,

и кружится холод, и небо чернеет, как сажа.

 

И гнется под ветром холодный рассудок часов,

зубцами срываясь и гранями в нем цепенея.

Все ближе и ближе неведомый хор голосов.

Все дальше и дальше относит лицо Одиссея.

 

О, дом Одиссея, в пути обретающий все,

ты так одинок, что уже ничего не теряешь.

Дорогу назад не запомнит твое колесо,

а ты снегопад часовому рассудку вверяешь.

 

5.

 

Толпы света бредут, создавая дыханьем округу,

узнавая пейзаж как созданье своих мятежей,

обтекая его, голоса подавая друг другу,

превращаясь в скопления мечущих мрак миражей.

 

Так в обратный прорыв увлекается бег ледохода,

натяжением силы вживаясь в свои берега.

Обретая себя, неподвижностью дышит свобода -

и летят берега, и раздет ледоход донага.

 

Каждый выдох таит черновик завершенного мира.

У меня в голове недописанный тлеет рассвет.

Я теряюсь в толпе. Многолюдная драма Шекспира

поглощает меня, и лицо мое сходит на нет.

 

Я теряюсь в толпе. Толпы света, как волны, смывают

и уносят меня, как стихи на прибрежном песке.

Там, где зреет строфа, там, где шепот сирен убывает,

там проносится поезд по долгой и влажной строке.

 

Колесо и пейзаж на незримой оси снегопада

с одинаковой страстью друг друга пытают в пути.

Начинается вдох. Открывается занавес ада.

Крепко спит Одиссей, и снежинка трепещет в горсти.