Ряды сенаторов, надменных стариков 
С каймою пурпура на тоге, 
И мрачный понтифекс в собрании жрецов 
Стоят задумчивы и строги. 
Кой-где центурион гарцует на коне, 
И целым лесом копий медных 
Когорты зыблются в чешуйчатой броне 
Под грозный шум знамен победных; 
И сонмом ликторов Марк Манлий окружен… 
Но, мановеньем горделивым 
Вниманья требуя, к толпе промолвил он 
Перед зияющим обрывом: 
«Прощай, родимая земля! в последний раз 
Я шлю привет моей отчизне… 
Не бойтесь, палачи: все кончено, — и вас 
Молить не буду я о жизни. 
Жить, разве стоит жить, когда — всесилен мрак, 
И вечно грудь полна боязни, 
И душно, как в тюрьме, и всюду, что ни шаг, — 
Насилья, трупы, кровь да казни… 
Пришел и мой черед; но пусто и мертво 
В потухшем сердце: вашей власти 
В нем нечего казнить, — народ, возьми его, 
Возьми и разорви на части!..» 
Так Манлий говорил, и грустный долгий взор 
Сквозь дымку полдня золотого 
Он обратил туда, в сияющий простор, 
На ленту Тибра голубого, 
На солнце и луга, на волны и цветы… 
Толпою резвою со свистом 
Мелькнули ласточки с лазурной высоты, 
Чтоб утонуть в эфире чистом; 
Очами скорбными их Манлий проводил… 
У ног его немой и дикий 
Утес в расщелине любовно приютил 
Цветок малиновой гвоздики; 
И, все забыв, глядел страдалец на него — 
Почти без мысли и сознанья — 
В минуту грозную, не помня ничего, 
Ловил струю благоуханья… 
Но палачи к нему приблизились в тот миг; 
Он их отталкивает гордо 
И к пропасти идет, спокоен и велик, 
Идет бестрепетно и твердо, — 
И ропот ужаса пронесся над толпой…