    
|
Два сна(Китайская поэма)
I
Весь двор усыпан был
песком,
Цветами редкостными
вышит
За ним сиял высокий
дом
Своей эмалевою крышей.
А за стеной из тростника,
Работы тщательной и
тонкой,
Шумела Желтая река
И пели лодочники звонко.
Лай-Це ступила на песок,
Обвороженная сияньем,
В лицо ей веял ветерок
Неведомым благоуханьем,
Как будто первый раз
на свет
Она взглянула, веял
ветер,
Хотя уж целых десять
лет
Она жила на этом свете.
И благонравное дитя
Ступало тихо, как во
храме,
Совсем неслышно шелестя
Кроваво-красными
шелками.
Когда, как будто донесен
Из-под земли, раздался
рокот,
Старинный бронзовый
дракон
Ворчал на каменных
воротах:
«Я пять столетий
здесь стою,
А простою еще и десять,
Судьбу тревожную мою
Как следует мне надо
взвесить.
Одни и те же на крыльце
Китаечки и китайчонки,
Я помню бабушку Лай-Це,
Когда она была девчонкой.
Одной приснится страшный
сон,
Другая влюбится в
поэта,
А я, семейный их дракон,
Я должен отвечать за
это?»
Его огромные усы
Торчали, тучу разрезая,
Две тоненькие стрекозы
На них сидели, отдыхая.
Он смолк, заслыша тихий
зов,
Лай-Це умильные моленья:
«Из персиковых
лепестков
Пусть нынче мне дадут
варенья!
Пусть в куче розовых
камней
Я камень с дырочкой
отрою,
И пусть придет ко мне
Тен-Вей
Играть до вечера со
мною!»
При посторонних не
любил
Произносить дракон ни
слова,
А в это время подходил
К ним мальчуган
большеголовый.
С Лай-Це играл он, их
дворцы
Стояли средь одной
долины,
И были дружны их отцы,
Ученейшие мандарины.
Дракон немедленно
забыт,
Лай-Це помчалась за
Тен-Веем,
Туда, где озеро блестит,
Павлины ходят по аллеям,
А в павильонах из
стекла,
Кругом обсаженных
цветами,
Собачек жирных для
стола
Откармливают пирожками.
«Скорей, скорей, —
кричал Тен-Вей, —
За садом в подземельи
хмуром
Посажен связанный
злодей,
За дерзость прозванный
Манчжуром.
Китай хотел он разорить,
Но оказался между
пленных,
Я должен с ним поговорить
О приключениях военных».
Пред ними старый водоем,
А из него, как два
алмаза,
Сияют сумрачным огнем
Два кровью налитые
глаза.
В широкой рыжей бороде
Шнурками пряди перевиты,
По пояс погружен в
воде,
Сидел разбойник
знаменитый.
Он крикнул: «Горе,
горе всем!
Не посадить меня им на
кол,
А эту девочку я съем,
Чтобы отец ее поплакал!»
Тен-Вей, стоявший
впереди,
Высоко поднял меч
картонный:
«А если так, то выходи
Ко мне, грабитель
потаенный!
Борись со мною грудь
на грудь,
Увидишь, как тебя я
кину!»
И хочет дверь он
отомкнуть,
Задвижку хочет
отодвинуть.
На отвратительном лице
Манчжура радость
засияла,
Оцепенелая Лай-Це
Молчит — лишь миг, и
все пропало.
И вдруг испуганный
Тен-Вей
Схватился за уши руками…
Кто дернул их? Его ушей
Не драть так сильно
даже маме.
А две большие полосы
Дрожали в зелени газона,
То тень отбросили усы
Назад летящего дракона.
А дома в этот миг за
стол
Садятся оба мандарина
И между них старик,
посол
Из отдаленного Тонкина.
Из ста семидесяти блюд
Обед закончен, и беседу
Изящную друзья ведут,
Как дополнение к обеду.
Слуга приводит к ним
детей,
Лай-Це с поклоном
исчезает
Но успокоенный Тен-Вей
Стихи старинные читает.
И гости по доске стола
Их такт отстукивают
сами
Блестящими, как зеркала,
Полуаршинными ногтями.
Стихи, прочитанные
Тен-Веем
Луна уже покинула
утесы,
Прозрачным море золотом
полно,
И пьют друзья на лодке
остроносой,
Не торопясь, горячее
вино.
Смотря, как тучи легкие
проходят
Сквозь лунный столб,
что в море отражен,
Одни из них мечтательно
находят,
Что это поезд богдыханских
жен;
Другие верят — это к
рощам рая
Уходят тени набожных
людей;
А третьи с ними спорят,
утверждая,
Что это караваны
лебедей.
Тен-Вей окончил, и посол
Уж рот раскрыл, готов
к вопросу,
Когда ударился о стол
Цветок, в его вплетенный
косу.
С недоуменьем на лице
Он обернулся: приседая,
Смеется перед ним
Лай-Це,
Легка, как серна молодая.
«Я не могу читать
стихов,
Но вас порадовать
хотела
И самый яркий из цветов
Вплела вам в косу, как
умела».
Отец молчит, смущен и
зол
На шалость дочки
темнокудрой,
Но улыбается посол
Улыбкой ясною и мудрой.
«Здесь, в мире
горестей и бед,
В наш век и войн и
революций,
Милей забав ребячьих
— нет,
Нет глубже — так учил
Конфуций».
II
Не светит солнце, но и
дождь
Не падает; так тихо-тихо,
Что слышно из окрестных
рощ,
Как учит маленьких
ежиха.
Лай-Це играет на песке,
Но ей недостает чего-то,
Она в тревоге и тоске
Поглядывает на ворота.
«Скажите, господин
дракон,
Вы не знакомы с
крокодилом?
Меня сегодня ночью он
Катал в краю чужом, но
милом».
Дракон ворчит: «Шалунья
ты,
Вот глупое тебе и
снится.
Видала б ты во сне
цветы,
Как благонравная
девица…»
Лай-Це, наморщив круглый
лоб,
Идет домой, стоит средь
зала
И кормит рыбу-телескоп
В аквариуме из кристалла.
Ее отец среди стола
Кольцом с печатью на
мизинце
Скрепляет важные дела
Ему доверенных провинций.
«Скажите, господин
отец,
Есть в Индию от нас
дороги
И кто живет в ней,
наконец, —
Простые смертные иль
боги?»
Он поднял узкие глаза,
Взглянул на дочь в
недоуменье
И наставительно сказал,
Сдержать стараясь
нетерпенье:
«Там боги есть и
мудрецы,
Глядящие во мрак
столетий,
Есть и счастливые отцы,
Которым не мешают
дети».
Вздохнула бедная
Лай-Це,
Идет, сама себя жалея,
А шум и хохот на крыльце
И хлопанье ладош
Тен-Вея.
Чеканный щит из-за
плеча
Его виднеется, сверкая,
И два за поясом меча,
Чтоб походил на самурая.
Кричит: «Лай-Це,
поздравь меня,
Учиться больше я не
стану,
Пусть оседлают мне
коня,
И я поеду к богдыхану».
Лай-Це не страшно —
вот опушка,
Квадраты рисовых полей,
Вот тростниковая
избушка
С заснувшим аистом на
ней.
И прислонился у порога
Чернобородый человек;
Он смотрит пристально
и строго
В тревожный мрак лесных
просек.
Пока он смотрит — тихи
звери,
Им на людей нельзя
напасть.
Лай-Це могучей верой
верит
В его таинственную
власть.
Чу! Голос нежный и
негромкий,
То девочка поет в
кустах;
Лай-Це глядит — у
незнакомки
Такая ж ветка в волосах,
И тот же стан, и плечи
те же,
Что у нее, что у Лай-Це,
И рот чуть-чуть большой,
но свежий
На смугло-розовом лице.
Она скользит среди
растений,
Лай-Це за ней, они бегут,
И вот их принимают тени
В свой зачарованный
приют.
На главную |
