    
|
Осенняя песня Осенней неги поцелуй
Горел в лесах звездою
алой,
И песнь прозрачно-звонких
струй
Казалась тихой и
усталой.
С деревьев падал лист
сухой,
То бледно-желтый, то
багряный,
Печально плача над
землей
Среди росистого тумана.
И солнце пышное вдали
Мечтало снами изобилья
И целовало лик земли
В истоме сладкого
бессилья.
А вечерами в небесах
Горели алые одежды
И, обагренные, в слезах,
Рыдали Голуби Надежды.
Летя в безмирной
красоте,
Сердца к далекому
манили
И созидали в высоте,
Венки воздушно-белых
лилий.
И осень та была полна
Словами жгучего напева,
Как плодоносная жена,
Как прародительница
Ева.
* * *
В лесу, где часто по
кустам
Резвились юные дриады,
Стоял безмолвно-строгий
храм,
Маня покоем колоннады.
И белый мрамор говорил
О царстве Вечного
Молчанья
И о полете гордых крыл,
Неверно-тяжких, как
рыданье.
А над высоким алтарем
В часы полуночных
видений
Сходились, тихие, вдвоем
Две золотые девы-тени.
В объятьях ночи голубой,
Как розы радости
мгновенны,
Они шептались меж собой
О тайнах Бога и вселенной.
Но миг, и шепот замолкал,
Как звуки тихого
аккорда,
И белый мрамор вновь
сверкал
Один, задумчиво и гордо.
И иногда, когда с небес
Слетит вечерняя
прохлада,
Покинув луг, цветы и
лес,
Шалила юная дриада.
Входила тихо, вся дрожа,
Залита сумраком
багряным,
Свой белый пальчик
приложа
К устам душистым и
румяным.
На пол, горячий от луча,
Бросала пурпурную розу
И убегала, хохоча,
Любя свою земную грезу.
Её влечет её стезя
Лесного, радостного
пенья,
А в этом храме быть
нельзя
Детям греха и наслажденья.
И долго роза на полу
Горела пурпурным
сияньем
И наполняла полумглу
Сребристо-горестным
рыданьем.
Когда же мир, восстав
от сна,
Сверкал улыбкою
кристалла,
Она, печальна и одна,
В безмолвном храме
умирала.
* * *
Когда ж вечерняя заря
На темном небе угасает
И на ступени алтаря
Последний алый луч
бросает,
Пред ним склоняется
одна,
Одна, желавшая напева
Или печальная жена,
Или обманутая дева.
Кто знает мрак души
людской,
Ее восторги и печали?
Они эмалью голубой
От нас закрытые скрижали.
Кто объяснит нам, почему
У той жены всегда
печальной
Глаза являют полутьму,
Хотя и кроют отблеск
дальний?
Зачем высокое чело
Дрожит морщинами
сомненья,
И меж бровями залегло
Веков тяжелое томленье?
И улыбаются уста
Зачем загадочно и
зыбко?
И страстно требует
мечта,
Чтоб этой не было
улыбки?
Зачем в ней столько
тихих чар?
Зачем в очах огонь
пожара?
Она для нас больной
кошмар,
Иль правда, горестней
кошмара.
Зачем, в отчаяньи мечты,
Она склонилась на
ступени?
Что надо ей от высоты
И от воздушно-белой
тени?
Не знаем! Мрак ночной
глубок,
Мечта — пожар, мгновенья
— стоны;
Когда ж забрезжится
восток
Лучами жизни обновленной?
* * *
Едва трепещет тишина,
Смеясь эфирным синим
волнам,
Глядит печальная жена
В молчаньи строгом и
безмолвном.
Небес далеких синева
Твердит неясные упреки,
В ее душе зажглись
слова
И манят огненные строки.
Они звенят, они поют
Так заклинательно и
строго:
«Душе измученной
приют
В чертогах Радостного
Бога;
Но Дня Великого покров
Не для твоих бессильных
крылий,
Ты вся пока во власти
снов,
Во власти тягостных
усилий.
Ночная, темная пора
Тебе дарит свою усладу,
И в ней живет твоя
сестра —
Беспечно-юная дриада.
И ты еще так любишь
смех
Земного, алого покрова
И ты вплетаешь яркий
грех
В гирлянды неба голубого.
Но если ты желаешь Дня
И любишь лучшую отраду,
Отдай объятиям огня
Твою сестру, твою
дриаду.
И пусть она сгорит в
тебе
Могучим, радостным
гореньем,
Молясь всевидящей
судьбе,
Её покорствуя веленьям.
И будет твой услышан
зов,
Мольба не явится
бесплодной,
Уйдя от радости лесов,
Ты будешь божески-свободной».
И душу те слова зажгли,
Горели огненные стрелы
И алый свет и свет земли
Предстал, как свет
воздушно-белый
На главную |
