назад

Холмы

Этот холм в степи, неумышленно голый,-

это узел пространства, узилище свету.

И тревожится сердце, и ритм тяжелый

так и сносит его. И ветра нету.

Черепа из полыни как стон простора

выгоняют тропу, оглушают прелью.

И тропа просевает щебень до сора

и становится пылью, влекомый целью.

И качается зной в монолитной дреме

самоцветами ада в мареве этом,

и чем выше тропа, тем пыль невесомей

и срывается в воздух гнилушным светом.

И тот же холм в степи, крутой и голый,

и та же тропа проступает в бурьяне

и, взбираясь по круче в тоске веселой,-

растворяет щебень в сухом тумане.

Западает в песок и отвесной пылью

обрывается в воздух такой же рваный

монолитной трухой и зноем, и гнилью -

только свет как будто другой и странный.

Или так показалось: ведь холм все тот же -

где им тут в пустоте разойтись обоим?

И одна и таже, как кровь под кожей,

их руда топорщит своим желобоем.

Уберу ли камень с холма, чтоб где-то

на другом холме опустело место,

или вырву цветок незрячего цвета,

словно чью-то ладонь отделяя от жеста,

или просто в песок поставлю ногу,

чтобы там, где камень исчез, забылся

и пропал цветок, неугодный Богу,

отпечаток моей ступни проявился?

Но на склонах этих один заразный

выгорает песок в ослепшую груду.

Почему же свет осеняет разный

этот холм, помещенный нигде и всюду?

И ты видишь в себе, что здесь поминутно

совершается праздник и преступленье,

и на казнь волокут тропою распутной,

начинается подвиг, длится мученье.

Он стоит, лицо закрывая руками,

в одиночестве смертном, один, убогий,

окруженный иудами и врагами,

исступленной кровью горя в тревоге.

Или он - единственный здесь, и это

сознается им, несмотря на злобу,

несмотря на мертвую маску света,

заскорузлость воли, ума хворобу?

Это было бы жертвой: то и другое -

подвиг - если он здесь одинок и страшен,

или праздник - когда под его рукою

оживает единственность льдов и пашен.

Эта жертва - и та, другая - в казни

обретает залог и долг продолженья.

Только свет надо всем излучается разный:

свет укора и праздничный свет искупленья.

Или чары потворства грозят любовью,

или молнии мечут бранные стяги,

или холм обряжают горючей кровью,

словно это письмо на обратной бумаге?

Ты, представший с лицом, закрытым руками,

опусти свои руки и дай очнуться

от твоей несвободы, вбитой веками!

Горек хлеб твой, и жертвы нельзя коснуться!