Электронная библиотека | Биография Некрасов Виктор Платонович

Назад Вперед 

Я приседаю на корточки. Одна из пуль волчком крутится у моих ног. Ударилась о что-то твердое. Разведчик даже не шевельнулся. Тонкие губы его чуть вздрагивают, и в глазах светится насмешка. 

— Не понравилось, лейтенант, а? 

И ленивым, привычным движением сдвинув крохотную бескозырку свою с затылка на самые глаза, он медленно, не торопясь поворачивается и уходит, слегка покачиваясь. Зад у него плотно обтянут и слегка оттопырен. 

Двое бойцов тащат по траншее пулемет. Траншея узкая, и пулемет с трудом продвигается. 

— Какого черта вы здесь возитесь, дорогу только загромождаете! — кричу я на них, и меня раздражает, что они молчат и только глазами моргают. 

Чтобы меня пропустить, они встают и жмутся к стенке. 

— Ну чего стали? Тащите дальше. 

Они оба сразу хватаются за станину и стараются протиснуть пулемет дальше. Я перелезаю через него и иду по траншее. 

— Точно с цепи сорвался… — доносится до меня голос одного из них. 

Я сворачиваю вправо. Бойцы уже копаются в земле. Петров суетится, покрикивает на бойцов, никак не может установить пулемет, — он почему-то скатывается. 

Петров еще очень молод. Недавно, по— видимому, из училища. Тоненькая шейка. Широченные, болтающиеся на ногах сапоги. 

— Ну как, по— вашему, хорошо, товарищ лейтенант? — спрашивает он, подсунув под пулемет какой-то ящик. Смотрит вопросительными, невыносимо голубыми глазами. 

— Ладно, сойдет. 

— А второй у меня там, за тем заворотом. Хотите посмотреть? Оттуда всю насыпь видно. 

Мы идем туда. Оттуда действительно хорошо видно. Немцы сидят за насыпью. Иногда мелькают каски. 

Присев на корточки, я пишу донесение. Четвертая и пятая роты и взвод пеших разведчиков заняли оборону по западной окраине завода «Метиз». Людей столько-то, боеприпасов столько-то. Последнюю цифру я несколько преуменьшаю, хотя так или иначе рассчитывать сегодня на подкидку боеприпасов трудновато. 

Сидорко, тот самый, которого рекомендовал мне Клишенцов, юркий, раскосый, похожий на китайчонка, только успевает засунуть донесение в пилотку, как немцы начинают атаку. 

Откуда— то появляются танки. Шесть штук. Ползут справа. Из— за насыпи. Там, кажется, мост есть — от нас не видно. А у нас только четыре противотанковых ружья и десятка два гранат. Это все. Куда делась пушка? Я совсем забыл о ней. Неужели опять удрали… Вся надежда теперь на железо. Может, и не перелезут танки… 

Рядом со мной загорелый бронебойщик с русыми, придающими молодцеватый вид, закрученными усиками. Ему жарко. Он по очереди сбрасывает с себя все телогрейку, гимнастерку, рубашку. Остается голый, сверкая невероятно белой, гладкой спиной. 

В траншее тесно и неудобно. Все время переползают, ударяют коленями, чертыхаются. 

Танки идут прямо на нас… 

Плохо, что нет телефона. Трудно понять, что где делается. 

Танки, остановившись у железа, открывают огонь. Снаряды ложатся где-то сзади. Вероятно, болванки, разрывов не слышно. Откуда-то справа доносится голос Чумака, резкий и гортанный. Кричит какому-то Ванюшке, чтоб гранат ему дали противотанковых.

— В подвале, в углу, где чайник стоит… 

Один танк перебирается все-таки через железо. Лязгает гусеницами. Переваливаясь с боку на бок, ползет прямо на нас. Хорошо виден черный, противный крест. Полуголый бронебойщик целится, расставив ноги и упершись задом в стенку траншеи. Пилотка свалилась, и на бритой голове белый, как спина его, незагоревший кружок. 

Подобьет или не подобьет? 

Крест все приближается… 

Кто— то кричит мне в самое ухо. Ничего не могу разобрать. 

— Что такое? 

— Немцы обходят слева. Пехота их левей паровоза пошла… 

Почему же пулеметы молчат? Ведь там два пулемета. 

Я бегу вдоль траншеи. У пулемета Петров и еще кто-то. Заело. Не пролезает лента.

— Почему второй пулемет молчит? Голубые детские глаза готовы заплакать. 

— Ей— богу, не знаю. Пять минут тому назад… 

— Гранаты! Давай гранаты! 

Пули свистят над самой головой. 

Я бросаю гранаты одну за другой. Немецкие, с длинными ручками. Дергаю за шнурок и бросаю через бруствер. Немцы уже у самых окопов. Кричат… 

Почему пулемет не работает? 

— А— а— а— а— а— а… 

Что— то валится на меня… Я отскакиваю, с размаху ударяю гранатой… Больше у меня ничего нет в руках. Что-то грузно оседает на дно траншеи. Я бросаю еще четыре гранаты. Это последние — больше нет. Где автомат, черт возьми? 

Хочу выдернуть из кобуры пистолет, ремешок зацепился. Никак не вылезает… Черт! 

И вдруг… тишина… 

У ног моих кто-то в серой шинели, уткнувшись лицом в угол траншеи. Перед окопами никого. Пусто. Неужели отбили? 

Я бегу по траншее назад. Бойцы щелкают затворами. Все как было. Петров у пулемета. 

— Все в порядке, товарищ лейтенант. Работает. Голубые глаза смеются весело, по— детски. 

— Видали, как отсекли? Сразу побежали. Повернувшись к пулемету, он дает очередь. Худенькая шейка его трясется. Какая она тоненькая и жалкая! И глубокая впадина сзади. И воротник широк. Шея в нем болтается, как былинка. Вот так вот, вероятно, еще недавно стоял он у доски и моргал добрыми, голубыми глазами, не зная, что ответить учителю. 

— А почему тот не работал? Он, по— моему, к вам тоже имеет кое— какое отношение. 

Голубые глаза смущенно опускаются вниз. 

— Я сейчас пойду узнаю, товарищ лейтенант. 

Он подымается, опираясь на ствол пулемета. Руки у него тоже тоненькие, детские, с веснушками. 

— Мне кажется… 

Глаза его вдруг останавливаются, точно он увидел что-то необычайно интересное, и весь он медленно, как-то боком, садится на дно. 

Мы даже не слышали выстрела. Пуля попала прямо в лоб, между бровями. 

Его оттаскивают. Беспомощно подпрыгивают по земле ноги -тоненькие, в больших болтающихся сапогах. На пулемете уже другой. И шея у него толстая и красная. Командиром роты назначаю политрука. Иду к белой будке. 

Немцы молчат. По— видимому, готовятся к следующей атаке. По траншее волокут убитых. Они мешают сейчас живым. Складывают в боковую щель. Двое бойцов, согнувшись, несут кого-то. Я сторонюсь. Белые гладкие руки с загорелыми, точно в перчатках, кистями волочатся по земле. Лица не видно. Оно в крови. Голова мотается. На макушке белый, как тюбетейка, кружок от пилотки. Бронебойщик -тот самый. Тоже кладут в щель на кого-то в замазанных кровью штанах и с выглядывающей из— за обмотки алюминиевой ложкой. 

Я не успеваю дойти до белой будки. Немцы опять атакуют. Отбиваем. Потом снова… 

Так длится до обеда. Двадцать — тридцать минут отдыха — перекур, набивка патронов, кусок хлеба за щеку — и опять. Опять серые фигуры, крик, трескотня, неразбериха. 

Один раз «хейнкели» высоко, из поднебесья, — мы даже их не замечаем, бомбят нас. Но бомбы падают на немцев. Бойцы смеются. 

Сидорко все еще нет. И двух других, посланных позже, тоже нет. Возможно, попали под бомбежку. В воздухе ни на минуту не прекращается гудение моторов. С вышки хорошо видно, как стелется белое облако над берегом. 

После обеда откуда-то начинает стрелять наша артиллерия. Бьет по насыпи. Несколько шальных снарядов попадает и в наши окопы. Немцы не унимаются. Танков не пускают. Тот, с крестом, так и застрял на железе подбили. Одолевают минометы. У нас много убитых и раненых. Легких отправляем на берег. Тяжелых переносим в подвал будки, просторный, с железобетонным перекрытием. 

Часам к девяти немцы выдыхаются. В десять все успокаивается. Изредка только пулеметы пофыркивают. 



— 20 - 

В подвале невыносимо накурено. Дым стелется пластами. Коптит фитиль в тарелочке. Раненые — ими забит весь подвал — просят воды. А воды нет.

Приходится с Волги носить, а по дороге все распивают. 

Валега дает кусок хлеба и сала. Ем без всякого аппетита. 

Чумак приходит в разодранной тельняшке, растрепанный. Садится на стол. На меня не смотрит. Стягивает через голову тельняшку. На груди его, мускулистой и загорелой, синий орел с женщиной в когтях. Под левым соском сердце, проткнутое кинжалом, на плече — череп и кости. Ниже локтя маленькая сквозная дырочка, почти без крови. Кость, по— видимому, цела, кисть работает. Маруся — санинструктор, румяная, толстощекая, с двумя завязанными сзади желтенькими косичками — перевязывает рану. 

Разведчики сегодня подбили два танка. Один — Чумак, другой -тот самый угреватый разведчик, из— за которого у нас стычка произошла. 

Я спрашиваю Чумака, почему он ни о чем не докладывает. 

— А о чем докладывать? 

— О сегодняшнем дне. О потерях. Существует в армии такой порядок докладывать после боя. 

Чумак медленно поворачивается. Я не вижу его лица. Блестит потная, с глубокой ложбинкой вдоль позвоночника, спина. 

— День, сами видали, солнечный, а потери — ну какие же потери? Бескозырку потерял, вот и все. Будут еще вопросы? 

— Будут. Только не здесь. Выйдем на минутку. 

— А там пули. Убить может. Я проглатываю пилюлю и направляюсь к выходу. Он тоже. 

Прислонившись плечом к косяку двери, жует папиросу. 

— Знаете что, товарищ лейтенант? Давайте по— мирному. Не трогайте разведчиков. Ей— богу, лучше будет. 

— Лучше или хуже, другой вопрос. Сколько у вас людей? 

— Двадцать четыре. Как было, так и осталось. А разведчиков, советую… 

— Танк кто подбил? 

— А кто бы ни подбил, не все ли равно? 

— Вы подбили? 

— Ну, я… Не вы же… 

— Расскажите, как вы его подбили. 

— Ей— богу, спать охота. После войны о танках поговорим. 

— Рекомендую вам запомнить, что я сейчас за комбата. 

— А я откуда знаю? 

— Вот я вам и говорю. 

— Комбат — Клишенцов. Кроме того, я подчиняюсь только командиру полка и начальнику разведки. 

— Их сейчас нет, поэтому вы подчиняться должны мне. Я заместитель командира полка по инженерной части. 

Чумак искоса смотрит на меня своим острым глазом. 

— Вместо Цыгейкина, что ли? 

— Да, вместо Цыгейкина. 

Пауза. Плевок через губу. 

— Что ж… Мы с саперами обычно душа в душу. 

— Надеюсь, что и впредь так будет. 

— Надеюсь. 

— А теперь расскажите о танках. Как фамилия того второго, который подбил? 

— Корф. 

— Рядовой? 

— Рядовой. 

— Это его первый танк? 

— Нет, четвертый. Первые три у Касторной. 

— Награжден? 

— Нет. 

— Почему? 

— А хрен его знает почему. Материал подавали… 

— Через час дадите мне новый материал. О нем. И о других тоже. Ясно? 

На этом разговор кончается. Идет он в самых сдержанных тонах. 

— Разрешите идти, товарищ заместитель командира полка по инженерной части? 

Я ничего не отвечаю и спускаюсь вниз. Все тело ломит. Режет глаза. Вероятно, от дыма — страшно все-таки накурено. 

Составляю донесение. Рядом, положив голову на руки, спит Фарбер. Он забежал на минутку за табаком и доложить о потерях. И так и заснул над раскрытым портсигаром с недокуренной цигаркой в руке. В углу кто-то тихо разговаривает, попыхивая папиросой. Доносятся только отдельные фразы. 

— А у меня как раз заело. Каблуком пришлось отбивать. Потом у Павленко прошу патронов. А он лежит, уткнувшись лицом в землю, и серое что-то течет… 

Потом вдруг появляется Игорь. Стоит передо мной и смеется. И усики его не маленькие, черненькие, а, как у того бронебойщика, залихватски закрученные у углов рта. Я спрашиваю, как он сюда попал. Он ничего не отвечает и только смеется. И на груди у него синий орел с женщиной в когтях. Прямо на гимнастерке. И у орла прищуренные глаза, и он тоже смеется. Надо, чтобы он перестал смеяться. Надо сорвать его с гимнастерки.

Я протягиваю руку, но меня кто-то держит за плечо. Держит и трясет. 

— Лейтенант… А лейтенант… 

Я открываю глаза. 

Небритое лицо. Серые холодные глаза. Прямой, костистый нос. Волосы зачесаны под пилотку. Самое обыкновенное, усталое лицо. Немного слишком холодные глаза. 

— Проснись, лейтенант, волосы сожжешь. Тарелка с фитилем у самой моей головы невыносимо коптит. 

— Что вам надо? 

Человек с серыми глазами снимает пилотку и кладет ее рядом на стол. 

— Моя фамилия Абросимов. Я начальник штаба полка. 

Я встаю. 

— Сидите, — переходит он вдруг на «вы». — Вы лейтенант Керженцев? Новый инженер вместо Цыгейкина, так я понял из вашего донесения? 

— Да. 

Он проводит рукой по лицу, по глазам, некоторое время, не мигая, смотрит на коптящий фитиль. Чувствуется, что он так же, как и мы, смертельно устал. 

Я докладываю обстановку. Он слушает внимательно, не перебивая, ковыряя ногтем доску стола. 

— Петрова, говорите, значит, убило? 

— Да. Снайпер, должно быть. Прямо в лоб. 

— Так— с… — Нижними зубами он покусывает верхнюю губу. 

— Потери вообще довольно значительные. Убитых двадцать пять. Раненых около полусотни. Один пулемет вышел из строя. Осколком ствол перебило. 

— А соседи кто? 

— Слева второй батальон нашего же полка. Справа же… 

Я задумываюсь. Фарбер мне говорил, но у меня выпало из памяти. 

— Справа сорок пятый, товарищ капитан, — вставляет Чумак. Он стоит тут же рядом, засунув руки в карманы. — От них представитель приходил. Мы с ним стык уточняли. 

— Сорок пятый… — задумчиво говорит Абросимов и встает. Застегивает телогрейку. 

— Ну что ж, Керженцев. Пройдемся по обороне, а потом, потом придется тебе батальон принимать. 

Он пристально, точно оценивая, смотрит на меня. Застегивает пуговицы. Они большие и никак не пролезают в петли. 

— Клишенцова — комбата — убило. Бомбой. Прямое попадание. Придется временно покомандовать батальоном. Ничего не поделаешь… 

И, повернувшись в сторону Чумака: 

— Химику ногу оторвало. На ту сторону повезли. Ну, пошли, инженер. Или комбат, вернее. 

Только когда мы выходим, я замечаю, что в углу копошатся связисты, двое, с желтенькими, вырезанными из консервной банки звездочками на пилотках. 

Подымаемся наверх. У входа часовой. Я его уже знаю. Его фамилия Калабин. У него большое родимое пятно на щеке. Хороший стрелок. На моих глазах четверых убил. Он из— под Костромы, и дома у него жена ожидает ребенка. 

На дворе прохладно. Я вдыхаю полной грудью свежий ночной воздух. Небо чистое и звездное. Большая Медведица над Мамаевым курганом — косая и яркая. Где-то над головой однообразно, как мотоцикл, тарахтит «кукурузник». Точно на месте топчется. Присмотревшись, различаю силуэт. Он летит к Мамаеву кургану. Справа, вероятно над «Красным Октябрем», висят ракеты, около десятка, осыпающиеся золотым дождем искр. Стрельбы никакой. Тишина. 

Идем по траншее. Закутанные в шинели фигуры. Винтовки на брустверах. «Кукурузник» бомбит уже где-то за Мамаевым курганом, — видны вспышки. Щупают небо немецкие прожекторы. Подбитые танки — три штуки все-таки подожгли за день — все еще горят, и противный, едкий дым стелется над нашими окопами. Ветер в нашу сторону. 

Я прощаюсь с капитаном на самом нашем левом фланге, у пробоины в стене. Дальше идет второй батальон. 

— Ну, смотри, комбат, не подкачай. Завтра опять «сабантуй»… А патронов пришлем. И к утру уже пушки будут. С ними все-таки веселей. 

И уходит вместе со своим связным в сторону полуразрушенного корпуса. Там, кажется, КП соседа. 

Некоторое время видно еще, как они перепрыгивают через железо. Потом скрываются. 

Прислонившись к брустверу, смотрю в сторону немцев. Там тихо и темно. В одном только месте что-то вроде огонька. Вспыхивает и гаснет. Неосторожный наблюдатель, должно быть. Курит.

13 стр

Назад Вперед